1«   ‹6›   ‹7›   ‹8›   »16

Третья рота  › Мелочи жизни

Фарбштейн Вадим

Третья рота (Гордись службой во внутренних войсках)

Вечером, накануне нашего отъезда на соревнования, меня вызвал лейтенант Давиденко.

— Тут, понимаешь, такое дело… — он протянул мне вчетверо сложенный лист.

***

В субботу седьмого февраля мы вышли из части в пять утра. В шесть с минутами электричка тронулась. До дома три с половиной часа езды. В командировочном удостоверении пунктом назначения значился Невьянск, то есть последние пятьдесят минут мы будем ехать незаконно. Но патруль в электричке — дело редкое. Да и всегда можно придумать что-нибудь, например, что проспали нужную остановку. От вокзала до дома пройдем гаражами да «огородами». Соревнования в Невьянске начинаются завтра утром и идут один день. Так что в нашем распоряжении целые сутки в родном городе!

Ничего бы не омрачало наше путешествие, если бы не лежала в моем кармане телеграмма на имя Лукьянова Александра Викторовича, переданная мне вчера командиром взвода. Давиденко просил, чтобы я передал ее по возвращении в часть, боялся как бы Саша не наделал глупостей. Он же не знал Саню так хорошо, как я.

Разве можно понять человека, лишь заполнив его анкету в журнал индивидуально-воспитательной работы. Разве прочерки в графах «отец» и «мать» расскажут, как тринадцатилетний пацан остался сам себе и папой, и мамой. И что самым близким человеком стала для парня бабушка, забравшая его к себе в Кузбас, вырастившая, выкормившая его. Если у него в шестнадцать лет хватило ума не захулиганить и не запить, если хватило воли, поступив в институт, бросить его и поступить в другой, когда нашел свое призвание, о каких «глупостях» могла идти речь?

Саша поймал мой напряженный взгляд, на всякий случай улыбнулся, мол, расслабься, домой едем. Я покачал головой и протянул ему телеграмму.

***

Обратную дорогу меня грызла одна мысль. Как выяснилось, телеграмма о смерти Сашиной бабушки была отправлена из Тагила во вторник утром. То есть в обед, когда военный почтальон сдал свой груз в канцелярию, она уже была в роте. Почему же ее отдали только в пятницу вечером? У меня уже был случай, когда я получил письмо из дома через семнадцать дней после того, как на нем поставили штамп Свердловского почтового отделения. Почта выдается с разрешения командира роты. Но одно дело обычное письмо, другое — такая телеграмма с указанием времени похорон. Неужто крыса Журавлевич умышленно ее придержал, чтобы Саша опоздал на похороны?

Прибыв в роту, я получил подтверждение.

— Лукьянов, Вам телеграмму отдали? – спросил ротный.

— Да.

— Ну, и что?

— Ничего.

— Правильно! Служить надо, ты же в Армии! – видимо он уже настраивался, что Саша будет проситься в отпуск.

***

Командир роты обязан… заботится о быте своих подчиненных и вникать в их нужды (статья 124 Устава внутренней службы).

***

Возвращаясь с тренировки, мы заходили в канцелярию и докладывали о прибытии. В тот день ротный сказал:

— Первый взвод уже час на чистке картофеля! Побыстрей переодевайтесь и туда.

Количество картофеля, который нужно начистить, зависит от завтрашнего меню. Обычно это две ванны. Да, обыкновенных ванны, какие стоят в ваших квартирах. Нам повезло: меню требовало три ванны — суп опять будет с картошкой! «Чистилище» примыкает к кухне с заднего хода. Здесь есть машина для чистки, но она никогда не работает, так же как на кухне — посудомоечная машина.

После отъезда динамовцев и будущих сержантов, во взводе осталось пятнадцать человек. Хамраев спал на лавочке у стенки. Васи Якубенко и Юры Петрусёва не было. Видно они спали в более мягких условиях, на матах в спортзале. Ермизин по-сержантски пытался руководить полусонным личным составом. Биологические часы сработали безотказно: после 22 часов (время отбоя) каждая картошка почти выпадала из рук. Казалось, гора картофеля не иссякнет.

Проснулся Хамраев, огляделся, взглянул на часы, свернул губы трубочкой:

— Перьвий-взвода-почему-плохо-работаем?

И снова вытянулся у стены.

Даже сейчас, много времени спустя, я ощущаю бесконечность той ночи. В половине девятого мы, шатаясь, вошли в столовую. Рота уже позавтракала. К счастью, на завтрак была каша, а не картошка!

В роте Хамраев построил взвод перед канцелярией и доложил:

— Товарищ капитан, первый взвод прибыл с чистки картошки.

— Здравствуйте товарищи!!!

— Здра-жла-тва-ктан! – промычали мы.

— Разрешите-взвода-отбой?

Ротный ковырнул его взглядом:

— А что вы так долго, товарищ… Хамраев? Спецвзвод не мог за ночь картошки начистить? Ладно… отбивайтесь.

Это был кайф — влезть в постель после бессонной ночи. Мы даже не слышали шума роты — провалились в сон…

Как провалились, так и вывалились:

— Первый взвод, в ружье! Быстро! — казалось, Давиденко задохнется от собственного крика. Кое как мы вывалились на улицу.

И двух часов не поспали,— обиженно проныл Холматов.

Проверив вооружение и снаряжение каждого, Давиденко обрадовал:

Взвод совершает марш-бросок в Зеленую рощу на тактические занятия.

Вообще-то Зеленая роща — один из городских парков — не так уж и далеко. Километра полтора от части. Мы туда уже не раз бегали. Но сейчас мы валимся с ног. В буквальном смысле. После команды «газы» думаешь еще и о том, как бы шапку не потерять — в противогазе голова менее чувствительна к головному убору.

— Взвод! Вспышка слева!

Нужно упасть на живот, ногами налево, головой направо и закрыть голову — как страус Эму. При этом автомат обязательно за что-нибудь цепляется, болтающийся у пряжки штык-нож ударяет ниже пояса, шланг противогаза пережимается, а тебе, разгоряченному с бега, очень… хочется… ДЫШАТЬ!

— Взвод! По-пластунски вперед!

И так час! Лицо мерзнет от прилипшей резины — февраль, все-таки, на Урале.

— Становись! Очень плохо взвод… Почему картошку всю ночь чистили? А, Хамраев?

— Три ванны, товарищ…— начал замок.

— Вы это командиру роты объясните! — прервал его Давиденко.

Ясно. Ротный задал ему перца, а он пытается отыграться на нас. В результате наказанными оказались те, кто всю ночь глаз не сомкнул. Смех!

— А че ты хочешь? Это тее не «гражданка»,— нудит Холматов,— это Армия!

***

После картофельной баталии ротный вызвал меня и комсорга роты Сухопарова. Приказал нарисовать Комсомольский Прожектор на тему «Первый взвод на чистке картофеля». Я нарисовал трех клюющих носом солдатиков, за ними вытянувшееся рулоном рубероида тело «замка» и младшего сержанта Ермизина, стоящего в позе надсмотрщика. Олег Сухопаров повесил газету на отведенное место. Полчаса спустя голос капитана Журавлевича пронзил казарму:

— Дневальный! Фарбштейна ко мне!

— Рядовой Фарбштейн — в канцелярию! — ответило эхо с «тумбочки».

— А, ну-ка закрась лычки! — задиристо приказал ротный. Я вопросительно поднял брови.

— Я никому не позволю моих сержантов … э … гм… трогать! Закрась лычки!

«Еще укусит!» — подумал я. Так одним взмахом фломастера Сергей Ермизин был разжалован в рядовые.

***

Товарищ капитан, разрешите встать в строй, рядовой Стельман! — Вовка вытянулся перед ротным, по-уставному приложив руку к головному убору. Командир смерил его недружелюбным взглядом.

— Вставайте!

— Есть! — Вовка повернулся кругом.

— Отставить, Стельман!

Вовка повернулся обратно. Губы полуоткрыты в легкой полуулыбке, смеющиеся глаза. Это не болезнь, это стиль жизни. За полтора года, проведенные вместе в роте, я только два раза видел его без этой улыбки.

Журавлевич задрал голову, переминаясь с ноги на ногу.

— Вы… почему ладонь согнутую держите, когда руку к головному убору прикладываете? — тон был таким, будто Стельман уличен в шпионаже.— Рано застариковал!!!

— У меня пальцы не разгибаются, тащ ктан,— Вовка протянул вперед здоровенную ладонь,— Хы!

Этот звук, трудно передаваемый буквами, смешок-выдох, так же не отделим от Вовки Стельмана, как и его торчащие вперед в неизменной улыбке щеки.

Ротный схватил протянутую ладонь, попробовал выпрямить пальцы. Не смог. Опять смерил Вовку взглядом:

— А что это Вы смеетесь, Стельман?

— Я не смеюсь, тащ ктан! Хы!

— Рота равняйсь! Смирно! Рядовому Стельман за нарушение дисциплины строя объявляю наряд вне очереди!

— Есть наряд вне очереди! Хы!

— Вольно, рота! Стельман, встать в строй!

— Есть!… Хы!…

***

Командир должен служить для подчиненных примером строгого соблюдения моральных и этических норм поведения… (Из статьи 48 Устава внутренней службы).

***

Капитан Журавлевич имел обыкновение периодически приглашать своих подчиненных для беседы с глазу на глаз. Частенько в канцелярию захаживал командир первого отделения первого взвода младший сержант Ермизин. После таких бесед Сергей начинал очень рьяно командовать вверенным ему личным составом.

По всей вероятности, в канцелярии ему открывались ближайшие перспективы: Хамраев весной увольняется и на его место попадает тот, кто будет не хуже его командовать. А как это на гражданке будет звучать! «Был заместителем командира взвода спецназначения!». Как бы то ни было, к Дню Советской Армии Ермизину было присвоено звание сержанта.

***

В начале марта было объявлено «усиление». Это означало повышение боеготовности, укрепление бдительности, отмену увольнений и отпусков дней на семь-десять. Журавлевич известил нас, что на время усиления все наши тренировки прекращаются. Однако его ждал новый сюрприз. В переданной из дивизии телефонограмме сообщалось, что рядовой Фарбштейн командируется для работы в штабе дивизии сроком на десять дней.

Как я уже отмечал, штаб дивизии располагался в том же здании, в среднем подъезде на первом этаже. Этажом выше был штаб полка, а еще выше — полковой лазарет.

Я уходил в штаб сразу после завтрака, работал до 21.00, возвращаясь лишь к обеду, ужину и вечерней прогулке. Склеивал и подписывал какие-то карты, наносил условные обозначения. Кроме меня этим же занимались еще двое: ефрейтор, писарь штаба, и прапорщик из роты розыска. Активное участие принимали два подполковника из боевой подготовки дивизии. Контролировал всю заваруху начальник штаба дивизии подполковник Шкирко. Дело шло к учениям, по всей видимости, крупным.

С каждым днем времени становилось все меньше, а работы было еще полно. Но к обеду я все бросал и бежал в роту, чтобы вовремя встать в строй. Однажды случилось так, что перед самым обедом в класс марксистско-ленинской подготовки, где мы шулерствовали с картами, зашли подполковник Шкирко и полковник Файков, замкомдива. Они что-то спрашивали, что-то нам объясняли. Короче, не было никакой возможности улизнуть в роту на построение. Когда я выскочил на улицу, рота уже стояла на плацу. Как положено, я строевым шагом приблизился к ротному, чтобы попроситься в строй. Он прервал меня на полуслове:

— Для Вас что, распорядка дня не существует?

— Меня задержал подполковник Шкирко.

— Сержант Ермизин, примите меры, чтоб ваш боец не опаздывал в строй! Накажите его! Этой хитрой крысе не захотелось меня наказывать самолично — имя начштаба произвело должное впечатление. Он предоставил право на ошибку сержанту.

После обеда Ермизин построил взвод и, дождавшись, когда ротный будет проходить мимо, объявил мне наряд.

— А как бы я ушел? Сказал бы Шкирко, что кушать хочу? — мы беседовали с Ермизиным с глазу на глаз в умывальнике.

— Да меня не ймет твой Шкирко, не пронимает, понял! Распорядок дня утвержден начальником штаба полка Фадеевым! Баста!

— Серега, сам подумай: начальник штаба полка и начальник штаба дивизии.

— Ладно,— Ермизин взглянул по сторонам,— но если ротный спросит про наряд, скажи, что отработал.

***

Утром рота собиралась на стрельбище. Личный состав вооружался, готовился к поездке на двое суток. Помимо обычных стрельб в поставленную задачу входила «подготовка» к учениям — расчистка снега под палатки. Естественно, ночью по колено в снегу ставить палатки будет несподручно, поэтому, когда сыграют внезапную тревогу, все должно быть уже готово. Ладно ребятишки, это ваша забота, а мне в дивизию пора.

— Товарищ лейтенант, разрешите отбыть в штаб дивизии?

— Подожди,— Давиденко огляделся,— ага! Товарищ капитан! Фарбштейну вооружаться или в дивизию?..

Журавлевич замер, впился в меня змеиным взглядом. Несколько минут он закипал изнутри, наконец прошипел:

— Ё-моё-ё! Вы что, Фарбштейн, себя лучше других считаете? Белая кость? Или не в этой роте служите?

— Меня в дивизии…

— Товарищ рядовой!… Ноги вместе поставьте! — сфальцетил он.— Немедленно вооружайтесь! С ротой поедете!

Когда почти целую неделю сидишь в душном кабинете, дверь которого закрывается на замок за каждым пришедшим — ушедшим, погрести снежок лопатой на свежем воздухе только в охотку. Да и погода отличная. Первые мартовские лучи солнца пригревают спину. Мы ставим большую палатку в которой может уместиться вся наша рота.

У развилки притормозил УАЗик, из которого вышел комбат и злобно зашагал в нашу сторону.

— Журавлевич, ко мне! — прогремел он на ходу.

Подполковник Скворцов, командир первого батальона оставил в моей памяти весьма неопределенное впечатление. Неопределенное по моему отношению. Невысокий, с брюшком, неволевым двойным подбородком, но жестким недружелюбным взглядом, он умел навести жути на своих подчиненных. Казалось, он все время сдерживает себя, чтобы не «перегнуть палку». Но мне нравилось, что он не скрывал своего отношения к Журавлевичу.

— Пока я комбат,— заявил он как-то майору Грохотову в коридоре между второй и третьей ротами,— он,— палец Скворцова вонзился в воздух в полуметре от Журавлевича,— дальше роты не уйдет! Он сгниет в роте!

Журавлевич впивался взглядом в проходящих солдат, пытаясь определить, как они реагируют на услышанное. Ясно как! («Хы!» — сказал бы Вова Стельман).

Итак, комбат шел к нашей палатке с именем Журавлевича на устах.

— Тащ-полник-ктан-Жулевич-вашему-кзанию-прибыл! — донеслось до меня.

Благодаря особенностям комбатовского голоса, я слышал обрывки фраз:

— …телефонограмму?… по рации… не могли другого солдата взять?…Журавлевич?… хотите?… Журавлевич!…мать!…

Я уже догадался, что речь идет обо мне. Едва комбат зашагал прочь, ротный бросился к палатке:

— Рядовой Фарбштейн, ко мне!

Меня всегда поражала одна его особенность: получив за меня нагоняй и ненавидя меня до дна души (слово «глубины» тут, конечно, не уместно) он мог изобразить словами и взглядом чуть ли не нежную заботу.

— Сейчас, после обеда поедете с попутной машиной в часть работать в дивизию! — видно сильно не «хотел» того, что ему комбат предложил.

На свежем воздухе всегда хорошо естся, а здесь, на стрельбище, где готовят свои, ротные повара, а не столовские, которые даже гречку способны испортить, не только «наедаешься», но и Наедаешься.

После обеда Журавлевич сам посадил меня в машину. Колонна должна была выехать в Свердловск. Выехала… через два часа. Ехала… три часа. Одну машину ремонтировали в дороге. Доехала … к половине девятого вечера (не на девятый день, а в 20 часов 30 минут).

Война войной, ужин — ужином!

Когда я после столовой поднялся в дивизию, ефрейтор Воронов уже замыкал класс.

— Ох достанется тебе завтра от Солдатова! — предупредил он.

«Нет, не мне» — ехидно подумал я.

***

Подполковник Солдатов — начальник химслужбы дивизии. Он принимает непосредственное участие в подготовке к учениям. Учения эти имитируют военную ситуацию, в которой полк разрастается в дивизию. Называется развёртыванием. Ну, и вроде сопутствующих спецэффектов — химическая тревога.

Начхим, конечно, поинтересовался, почему я позволил себя увезти на стрельбище, не смотря на распоряжение начальства. Я объяснил ситуацию. Мол, до неба далеко и, если ротный берет на себя смелость отменять распоряжения «свыше», то пусть берет и ответственность.

Девять дней моей работы в штабе минуло. Работа подошла к концу. Меня отправляют обратно в роту, мол, спасибо, брат, давай теперь автомат в зубы и вперед!

— Я больше не понадоблюсь? — спрашиваю начхима.

— Нет, иди в роту.

— А завтра?

— Ну, если понадобишься, мы тебя найдем,— усмехается Солдатов.

Я и сам прекрасно знаю, что им будет совсем не до меня — прибыли проверяющие из Москвы.

Днем в роту заходил Грохотов и предупредил, что в 23.00 будет «внезапный» подъем «в ружье». После вечерней прогулки (это когда шагают строевым и песни поют) рота тихо-мирно вооружалась. Предупредительный ротный вежливо осведомился, что мне сказали в дивизии относительно моих дальнейших действий. Видимо здорово схлопотал от Солдатова или Шкирко.

Сказали «иди в роту, если понадобишься, вызовем».

— Значит так. Ты не вооружаешься и по тревоге с ротой не выходишь. Понял? Сиди и жди — вдруг понадобишься!

Так я и прождал двое суток.

***

Самая грязная работа в части — кухонный наряд. Первый батальон, два узла связи, РМТО, авторота — за день через столовую проходит уйма народу. И чего они только не несут на своих сапогах. Поэтому, отправляемых в кухонный наряд, проверяют в санчасти, чтобы на руках не было открытых ран.

На левой руке на казанке среднего пальца у меня была небольшая трещинка. Именно через нее полчища бактерий ворвались в мой ослабленный организм. Ладонь опухла так, что не сгибалась. Капитан Яковенко, единственный нормальный мужик в лазарете, пытался вскрыть нарыв ножницами — не получилось. Мои глаза на столько вылезли из орбит, что ему было несподручно работать. На следующий день я чуть не выпал из строя, и Хамраев разрешил мне сходить в санчасть.

Знакомый еще с КМБ майор Глазунов после некоторых взаимных пререканий отправил меня к спецам в поликлинику УВД. Тётя врач, едва взглянув на мои покрасневшие вдоль всей руки вены, определила меня в стационар:

— Еще день – два и руку бы потерял!

1«   ‹6›   ‹7›   ‹8›   »16

Третья рота  › Мелочи жизни

На страницу автора

-----)***(-----

Авторы: А(A) Б(B) В(V) Г(G) Д(D) Е(E) Ж(J) З(Z) И, Й(I) К(K) Л(L) М(M) Н(N) О(O) П(P) Р(R) С(S) Т(T) У(Y) Ф(F) Х(X) Ц(C) Ч(H) Ш, Щ(W) Э(Q) Ю, Я(U)