
Главная	Скоро в ЛИИМиздате	Договор издания	Поиск в ЛИИМиздате	Лит-сайты

На страницу автора

Часть первая. Был отец рядовым
Часть вторая. Молнии человеческих судеб

1« ‹5› ‹6› ‹7› »12

Шишенков Юрий Федорович
Был отец рядовым
Часть первая — Был отец рядовым
6

Из приказа № 48

по 98 отд. стрелковой бригаде,

26.12.42, Тинаки.

1. Согласно указаний Командарма-28, части бригады сего числа убывают к месту новой дислокации — Шалда. Маршрут движения — по большаку Астрахань — Элиста.

2. 1-й эшелон: 3 ОСБ с 5 батареей — авангард. Командир авангарда— к-р 3 ОСБ. Следовать по маршруту: Тинаки — высота, что сев. пос. Нипян в 4-х километрах…

4-й эшелон — 4 ОСБ, пульбат, медсанрота… Командир — комбат 4. Следовать по маршруту авангарда. Исход, пункт пройти 16.00 26.12. На месте привала быть в 0. 30.

Меры непосредственного охранения, ПВО, ПТО, ХО — распоряжением начальников колонн.

Время расположения на привале ориентировочно — 8 часов.

Ком. бригады… Нач. штаба…

От Астрахани до Элисты по карте 310 километров. Ежедневно ходит рейсовый автобус. Думалось — триста километров через пустынные степи — ну кому тут особенно ездить? Полуслучайно мы взяли билеты накануне. Оказалось — нам достались последние. К моменту посадки собралось множество желающих ехать, оставшихся без билетов.

На крупномасштабных картах, тех, что под рукою, от поселка до поселка — до сотни километров. Я предполагал, что в натуре есть поселки помельче и почаще. Выяснилось, масштаб карты тут ни при чем, так оно в действительности — до сотни.

И покатили мы через те пространства, где шли они к боям. И сжимается у меня сердце при одном виде этого векового терпеливого степного большака. Здесь они шагали, сердце — в тиски, винтовка и вещмешок за плечами, впереди — огонь, железо и мороз. «Эх, дороги…» И этой песни отец уже не услышал. Толком и не знаю, где и как тут можно искать могилу. Но по крайней мере те дали, которые отец тогда видел, я уже вижу. И думается: сгинуть в этом пространстве — пустяк. Угнетающий простор. Давящая пустота.

Для меня сейчас преодоление этих пространств — легкое развлечение, удовлетворенное любопытство. Для отца и его товарищей мой час — сутки холодной, голодной, монотонной ходьбы. И были другие краски. Сейчас все это теплое: желто-оранжевое, зелено-голубое. А тогда коротко было светлое время суток, было холодно и ветрено, но снега в степях не было. Будь снег, они б не мучились от жажды. Краски были мертвенно-холодными — черными, серыми, грязно-зелеными.

— А как вы шли, Вячеславич, строем, цепью, толпой?

— Колонной шли, по три или четыре человека в ряд.

— А каким шагом?

— Мерным.

— А хоть одна женщина была в ваших рядах?

— Не видел ни одной.

— А сколько у вас было пулеметов?

— По одному на отделение.

— А вы их тащили или везли?

— Сначала, одно время, тащили, больше — везли.

— А каски на вас были?

— Шапки-ушанки…

Шофер автобуса привычно калымит. Честная, да робкая кассирша бесплодно пытается это пресечь.

Одна калмыцкая девушка читает «Иностранную литературу», другая расчесывает свои вороненые калмыцкие волосы. По серой ленте шоссе скользят «Жигули».

— Вячеславич, а при марше какие дни были самыми трудными?

— Все были трудные…

Вдруг вижу Вячеславича другими глазами. Чудно… «Тот самый Николай Соловьев». На руках у него Леночка. Мог ли мой отец предполагать наше знакомство с ним? Он ведь наверняка знал Соловьева-гармониста. Ах, почувствовать бы думы отца…

На придорожном столбе сидит огромный орел-степняк. Интересно, по скольку живут эти птицы? Кажется, очень подолгу. Этот вот мог жить и в те годы, его мог видеть отец. Этот самый даже мог клевать трупы в те страшные дни. «Штабеля солдат…»

До Утты ведет грунтовая дорога. Значит, та самая. От Утты мы помчались по асфальтовой ленте стального цвета. И ненавистной делается мне скорость по этой лакированной дороге. Промчусь и не почувствую: может, где-то здесь отец и лежит. Узнаю ли я хоть что-то? После писем в Элисту, в Зимовники шансы мои ничтожны. Ну хоть знать буду, что я был как никогда близко от места гибели отца…

Здесь на многие десятки километров вдоль дороги — пустота. Братские могилы и памятники над ними — в основном в поселках. Но вот виден обелиск у дороги. Могила бойцов. И рядом, по соседству, кем-то возведен туалет. Аккуратный такой домик «на одно очко». Так и высятся на гладком полотне степи две отметины вплотную друг к другу: памятник и туалет…

Идиотизм это или злоба? Скорее, все-таки, идиотизм — ленивое глупое зло. Боже, до чего ж его еще много!..

Что руководило строителями? Пожелают почтить — тут же и воспользуются сооружением, в общем-то, полезным в степи? Рядом со святыней…

Вникать в эту психологию, рассуждать об этом — тошно. Но ведь нельзя и не рассуждать. Не замечать идиотизм — это уже поощрять его!

В центре Элисты рядом стоят здания двух гостиниц: «Элиста» и «Россия». Удача — в гостиницах места есть. Ну, правда, общие и постоять в регистратуре надо, как оказалось, больше двух часов, но есть! Распределяем с Вячеславичем нагрузку: он — в очередь, я — на почту. Мне могут быть письма, Вячеславичу — даже переводы.

Но разве предусмотришь заранее все трудности? Мне мои письма на почте вручают, а есть ли перевод Соловьеву, даже сказать отказываются.

— Но, позвольте, я же не прошу дать мне извещение о переводе, я прошу сказать: есть или нет. Получатель — инвалид войны, у него нет половины ступни, зачем ему шагать сюда, если перевода нет?

— Не имеем права.

Доказываю: так, этак, «ну пожалуйста… ну поймите… войдите в положение, инвалид…» На все:

— Не имеем права!

А манера разговаривать! Взгляд мимо, голос машинный, спокойно, даже величаво долдонит одно и то же: «Не имеем право». И девица-то молода, когда успела одеревенеть?

Меня заедает:

— Мне кажется, это свое бесправие вы сами выдумали. Покажите, пожалуйста, инструкцию, где сказано, что нельзя «о наличии корреспондентам сообщать посторонним». Найдете инструкцию — извинюсь перед вами, адресую упреки составителям, не найдете дайте — жалобную книгу.

И время жалко, и нервы, но надо же как-то и бороться. Опять он самый… Ленивое глупое зло. Во времена Маяковского подобные явления назывались головотяпством. Термин исчез, а лучше б явлению исчезнуть…

Ничего мне не удается добиться. В инструкции роются долго и безрезультатно, жалобную книгу не дают. Время идет, Вячеславич, небось, на меня негодует.

Возвращаюсь в гостиницу и вижу, что Вячеславич в очереди нисколько не продвинулся. Он кипит и ругается:

— Лезут, понимаешь, через задний проход!

— Ну, тебе-то что ругаться,— говорю,— сам виноват — не оформил инвалидность. Видишь, везде объявления: героям и инвалидам без очереди.

— А также спортсменам,— говорит Вячеславич.— Первенство края по домино, забронированы «люксы».

И все же мы устраиваемся на ночлег — Лена в шестиместном женском номере, мы с Вячеславичем в 20-местном мужском.

На следующее утро в Элисте отправляемся в военкомат, рассказываем о наших поисках. Оказывается, самое непосредственное отношение к нашему предприятию может иметь нынешний директор гостиницы, а в прошлом — военком, подполковник и председатель совета ветеранов 28-й армии Иван Ефимович Зеленков.

Идем к нему. Не так это просто директору — выбрать время для разговора с нами: телефонные звонки, посетители. Но понемногу беседа развивается.

— В какой части воевали? — спрашивает он Соловьева.

— В 97-й дивизии.

— Не было в 28-й армии такой дивизии! Это говорится уверенно и твердо.

— А может, не дивизия… — говорит Вячеславич.

— А в каких местах Калмыкии были?

— Элисту проходили, а потом еще по степям километров двести-триста крутили.

— Взгляните, вот у меня есть тетрадочка ветеранов 28-й армии, может, знакомые фамилии встретятся? Правда, из 28-й армии, я думаю, больше десятка тысяч в живых должны остаться. А в тетрадке триста фамилий — капля в море.

Мы внимательно перечитываем тетрадку и встречаемся с фамилией Салихов. Причем, в фамилии буква «л» исправлена, и, кажется, на «ч». Трудно понять, то ли Салихов, то ли Сачихов. Но если Сачихов, то, может быть, это тот самый товарищ, которого Соловьев называет Сачеховым?

— Да это ж мой комбат! — говорит Вячеславич. — И он тоже вроде с Кавказа был. Выписываем себе адрес.

— Есть книга о боях в Калмыкии.— говорит Иван Ефимович,— автор — Скоробогатов. Попробуйте достать эту книгу, там много описано.

Еще Зеленков адресует нас в республиканский военкомат, где нам могут показать списки бойцов, павших на территории Калмыцкой АССР. Конечно, письмо туда я уже писал, но самому посмотреть тоже не помешает.

В военкомате нам их показывают, эти огромные перечни. Мы медленно и внимательно читаем списки.

— Николай Вячеславович,— спрашиваю я,— а ты можешь назвать еще фамилии тех, кто, кроме отца, из вашей части погиб здесь?

— Васин, Латыпов, Эскеубаев, Тарасов… В списках нет ни одной знакомой фамилии,— говорит Вячеславич.

— Элиста была освобождена 31 декабря 1942 года. За пятнадцать — двадцать дней бои от Элисты могли уйти далеко. Какой же был номер вашей части?

Уже потом, закончив путешествие, мы с Вячеславичем поняли: нам везло необыкновенно, фантастично. Так было и с книгой, рекомендованной нам И. Е. Зеленковым. Найди мы ее даже в библиотеке, там же, в Элисте, мы б просмотрели ее второпях и могли бы и не заметить главного, что было нам нужно.

Через два часа после того, как мы узнали о существовании книги, она стала нашей собственностью.

— Знаете,— сказал нам один товарищ в военкомате, услышавший нашу историю, — у меня есть эта книга, она стоит без движения, возьмите ее.

Скоробогатов Владимир Петрович, «28-я в боях за Калмыкию», Калмыцкое книжное издательство, Элиста, 1968, тираж 15 000 экземпляров.

Буквально на последней, 243-й странице в примечании сказано: «Новые соединения — 79, 98, 99 и 156-я отдельные стрелковые бригады, вошедшие в состав 28-й армии, были сформированы в Узбекской и Туркменской ССР. Все они начали боевые действия против вражеских войск в период 12—21 января 1943 года».

Может быть, речь идет об одной из этих бригад?

Вечером я листаю свои записные книжки. Их уже много накопилось — дат, номеров, цифр…

Вот оно! В записи беседы с Криворотовым встречается — 980-й стрелковый полк. В записи беседы с Чернышевым — 980-я дивизия. Осеняет догадка: в красноармейской книжке было написано от руки 98 ОСБ. Я букву «о» принял за ноль, а «б» — то за «п», то за «д», вот и посчитал полк, дивизия. Вероятнее же всего, мы ведем поиск боевого пути 98-й отдельной стрелковой бригады!

Куда она направилась, миновав Элисту? На Зимовники? На Дивное? На странице 192-й книги В. Скоробогатова нахожу:

«Учитывая сложившуюся обстановку, военный совет Южного фронта поставил перед 28-й армией новую задачу: войскам правого фланга (34-я гвардейская стрелковая дивизия, 152-я отдельная стрелковая бригада, 6-я гвардейская танковая бригада) и соединениям, находившимся до этого в резерве (79, 98, 99 и 156-й отдельным стрелковым бригадам), вести наступление вдоль северного берега Маныча на Пролетарскую и Сальск, а войскам левого фланга армии (248-я стрелковая дивизия и 159-я отдельная стрелковая бригада)— форсировать Маныч в направлении на Дивное, овладеть этим населенным пунктом, а затем наступать на Сальск по территории, расположенной на левом берегу Маныча. Это была новая сложная задача, и выполнение ее требовало от войск нового мужества, героизма и боевого умения».

Столовая в Элисте закрыта с 14.00 до 15.00. Это похоже на пожар в пожарной части. Сидим на скамейке, ждем открытия. Скамейку обметает пожилая дворничиха: «Ну-ка… расселися…»

Раз пожилая — значит, интересно:

— Простите, пожалуйста, мамаша, а вы были здесь в войну?

— Ну…

Угрюмо, кратко.

— Каким был город, когда немцев прогнали, сильные были бои?

— А вам зачем?

Вкратце объясняю. Мало-помалу разговорилась суровая старуха.

— …Наши полегли на Маныче, шесть тыщ. У его — танки, он сверху, а у наших — ружья. Предатели были… Которые — он — поотсидели по 10 лет, теперя машины имеют, дома… А наших мужиков, поди, уж и косточки поистлели…

Ох, как здорово говоришь ты, старая!.. Может, и угрюмо, может, и юридически малограмотно, но в точку, в поддых, в незаживающую кровоточащую точку!

Ночью оно бывает — вдруг смещаются понятия и внутренним взором все начинаешь видеть совсем не так, как днем. Вот и у меня было ночью в гостинице «Элиста». Во-первых, я был взволнован сознанием, что я в Элисте. Всю жизнь во мне название этого города связывалось с мыслью о гибели отца. Во-вторых, в номере было многолюдно, шумно, кто-то курил, и кто-то заводил настырные пьяные споры. И досада моя переплеталась с мыслями, что отец, став солдатом, уже никогда, до самой гибели своей не был предоставлен самому себе. Именно в то мгновение я чувствовал, что это, помимо всего остального, само по себе — трудно.

И было третье обстоятельство, беспокоившее меня. Мы несколько просчитались с деньгами. Казалось, что денег у нас так мало, что нам не удастся продолжить задуманное, придется возвратиться. Это угнетало. Столько лет собираться — и возвратиться… Я гнал прочь от себя тревогу, гнал мысль мыслью. О деньгах подумал еще вот что. Деньги важны. Они — связь между людьми. Но бывают обстоятельства высшего порядка, когда связь между людьми живет сама по себе. Или она есть, или ее нет. Деньги в этих обстоятельствах — ничто. Вот только такая связь и держит людей на войне…

Позже я как-то спросил Вячеславича:

— А деньги вам платили?

— Что-то с месяц платили рублей по восемь, а потом общее собрание: товарищи, внесем их в Фонд обороны! Ура-а! Проголосовали — все. Зачем деньги на войне?

Последнюю ночь в Элисте мы ночуем в «люксе» — Иван Ефимович посодействовал. Николай Вячеславович мой запротестовал: «И с деньжонками у нас туго, и невелики паны — обойдемся». Но я настоял: «По-моему, это даже обязанность — хоть раз в жизни воспользоваться комфортом, тебе — за твои боевые заслуги, а мне — за заслуги моего отца».

Едем на село Ремонтное. Из всех направлений, куда ходят автобусы из Элисты, это более других соответствует тому движению 98-й бригады, о котором сказано в книге «28-я в боях за Калмыкию». Обдумываю идею: а что, если попробовать из Ремонтного пройти пешком километров 80—100 северным берегом Маныча прямо на Пролетарскую, военным языком говоря?

И опять на вокзале спрос превышает предложение. Прямо оцыганилась жизнь; все едут, да еще и с детишками, прощаются: «До свидания, счастливочко ты мое…» Подруливает таксист: «Желающим до Ремонтного — 25 рублей, до Седьмого совхоза — 35». Люди возмущаются: «Горлохват! Вын, кажу, сдурел!» Думаю, что здешняя речь изменилась со времен войны из всего живого — меньше всего.

У нас билеты приобретены заранее. Вячеславич мой решается на благотворительный шаг. Говорит, что «вон тую женщину» он знает, видел ее накануне у касс, на детей ей удалось взять билеты, а на себя нет. Погрузившись в автобус, он в окошко отдает женщине свой билет: «Садись, тетка!» Мне поясняет: «У передних дверей давка, с билетом она хоть пробьется, а там сунет шоферу…» «Тетка» почему-то все-таки не садится в автобус. Вячеславича, когда мы отъезжаем немного, едва не выгоняют из автобуса. «А ну, кажи, дядько, билет!» Показываем Ленкин, а за Ленку расстаемся еще с рублевкой. Ох уж эта мне филантропия!

А степь по ту сторону Элисты совсем другая: стога сена, посевы, пашня, вон кукуруза растет. Едем по возвышенности. Видно далеко-далеко. Где-то там, в синеве, в низине, за горизонтом — Маныч. Может быть, передо мной земля, на которой все и было.

А каким они видели горизонт? Снизу линия его ближе. Да и вообще, была ли она, эта линия, когда от пурги земля сливается с небом, а от пуль — головы не поднять, а от усталости — не до нее? У меня являются новые вопросы Вячеславичу:

— А других солдат вы видели?

— Гвардейцы нас где-то меняли, а вообще других мало помню.

— А батальон ваш целиком держался или разбился по ротам, взводам?

— Целиком. Я и в Тинаки помню только батальон.

— Где же были остальные?

— Не знаю.

— А бинокль был у вас? А компас?

— В бинокль, помню, смотрел наш комроты лейтенант Морозкин, ох, хороший человек был, что с ним стало?

1« ‹5› ‹6› ‹7› »12

Часть первая. Был отец рядовым
Часть вторая. Молнии человеческих судеб

На страницу автора

-----)***(-----