На страницу автора

Часть первая. Был отец рядовым
Часть вторая. Молнии человеческих судеб

1«   ‹3›   ‹4›   ‹5›   »7

Шишенков Юрий Федорович
Был отец рядовым
Часть вторая — Молнии человеческих судеб
Буслаев

У обожаемого мною писателя-фронтовика прочел, что ныне пишет он о войне мало, что и прежде был сдержан, боясь оскорбить память братьев-пулеметчиков, что война была тяжкой, некрасивой, и люди, пережившие ее, теперь ослабевшие, плохо помнят подлинные события, иногда говорят о подвигах небывалых. «Чем больше наврешь про войну прошлую, тем ближе сделаешь войну грядущую». Да, это так. И такие, как я, вовсе бы, кажется, не имели права писать о войне. Если бы не вот что. У таких, как я, нет права, но есть долг — задуматься и попытаться понять переживания воевавшего поколения. Главное знаем. Нам ведь и лет-то теперь гораздо больше, чем в войну нашим отцам. Знаем, думается, главное. Да тонкостей — не счесть. И таких тонкостей, что то и дело меняются с главным местами. Не поймем переживаний людей, отвоевавших нам жизнь, не усвоим сердцем их урок — всем крышка.

У 98-й бригады никогда не было и сейчас нет совета ветеранов. Бригада из тех частей — частей! — что, считай, полностью полегли на полях сражений. В апреле сорок третьего года остатки 98-й бригады были расформированы. Их немало, таких частей, чей час пришелся на первый период страшной битвы и в которых кое-кто везучий выжил, вроде моих куцелапых солдатушек (куски ног — в калмыцких степях), но на совет ветеранов они никак не тянут, мало их. Самые удачливые влились в другие части, и те, кто дожил до победы, ветеранство свое связывают с последним, победоносным этапом войны.

О существовании Буслаева я узнал от Сачакова. Буслаев живет в Калинине, я разыскал его по телефону, послал свою книгу, а потом отправился к нему сам. Константину Яковлевичу Буслаеву около восьмидесяти. Меня он ждал с нетерпением.

— Жаль, что вы не нестоящий писатель — сказал Буслаев, порасспросив меня,— еще работаете…

Буслаев таков, что я обязан рассказать о нем особо. Теперь он стар и болен, он трижды ранен и трижды контужен, у него уже нет сил выходить из дому. У меня имеется его жизнеописание, давно написанное им самим. Написано оно кратко, по постороннему поводу. С услышанными мною рассказами жизнеописание его совпало во всем, ну разве что кроме незначительных деталей.

— Первую часть книги вашей я пропустил,— с ходу сказал мне Буслаев,— мне интересна вторая… В Новом Маныче сбил я немецкий самолет. У них над степью тактика была такая: туда летит — цели высматривает, обратно — стреляет. Я стрелял по-ворошиловски. Не будь я еще до войны снайпером — лежать мне в манычской земле, как твоему батьке. Еще по колонне стрелять — верное дело. По колонне бил я на Миусе. Несколько сотен немцев — сказал Буслаев — я истребил лично. Вот чего стоила моя жизнь. Членом партии был с тридцатого по шестьдесят шестой год.

— А почему по шестьдесят шестой?

— Жил в коммуналке. Заняла квартиру бывшая сержант из снабжения. Она заявила: что я захватила — то мое. Заняла шкаф краденными вещами. Все, говорит, права имеют равные. Я предупредил ее пятнадцать раз. А потом взял и выкинул вещи. Пришел подполковник по фамилии Преподобный. Она наговорила — пристаю я к ней. А у меня слуховой аппарат — я и не понял, что она наплела. Порешили мне дать партийное взыскание. Взыскание, сказал я, принимать не хочу. Примите партийный билет…

В этом месте рассказа Буслаев выпивает полную рюмку водки. Первую выпил — неполную. Рассказывая, он очень разволновался, вспотел.

— Вот, к годовщине Победы пенсию прибавили, часы дали с браслетом, черт его знает, как им пользоваться. За заботу — спасибо…

Так идет разговор. Мой план был прост — узнать побольше о бое в Новом Маныче. Тем более что еще до разговора я заимел схему боя, составленную Буслаевым. На схеме обозначено место, где им был сбит «юнкерс». Но разговор, длившийся целый день, вышел гораздо шире. И еще есть жизнеописание…

Родился Буслаев в Иваново-Вознесенске. Родители — ткачи. Отец в семнадцатом году больным вернулся с империалистической войны. Продали дом и от голода выехали в Сибирь — хлебные края. Детей в семье было пятеро — мальчишки, старшему двенадцать, самый маленький от голода помер. В Сибири, недалеко от Омска, колчаковская охранка остановила эшелон, приказала освободить вагоны и катиться ко всем чертям. Наняли подводу, выехали в сторону Иртыша. В селе Любимском нашли пристанище, отец занялся печным делом. «Я помогал отцу класть печи. Отец внушал: «Учись, сынок». Я ему ответил: «Буду инженером».— «Вот и хорошо, можешь быть, напишешь книгу по этому делу и меня вспомнишь…»

От Константина Яковлевича я увез его книгу по печам, в третий раз изданную в Москве Стройиздатом. В одиннадцать лет он батрак у зажиточного крестьянина за десятину обмолоченного хлеба. В семье появился шестой брат, потом седьмой, ни одной девочки. В пятнадцать лет поехал в Иваново пробивать дорогу в жизни. Работал у кустаря-кирпичника, потом стал учеником ткацкого подмастера. В семнадцать лет в профтехникуме вступил в комсомол.

В 1928 году вызвали комсомольцев в военкомат, и изъявил Буслаев желание поступить в военную школу. Так оказался в Орле, где в здании бывшего кадетского корпуса располагалась пехотная школа. Начальником ее был комбриг Шаумян Сурен Степанович, сын Степана Шаумяна, одного из 26 бакинских комиссаров.

И вдруг врачебная комиссия находит у Буслаева малокровие. Самого Шаумяна просил, чтоб не отчисляли. «Доброволец,— приказал Шаумян,— принять в школу!»

Через некоторое время пехотную школу расформировывают. Тех курсантов, кто по происхождению из служащих, выпускают командирами, а тех, кто из рабочих, оставляют еще на год. Школа преобразуется в Орловскую бронетанковую. Через год, кончая школу, попал Буслаев в первую десятку, шестым. Наградили шеститомником Ленина и предоставили выбор места службы. Стал Буслаев командиром танкового взвода в учебно-опытном полку в Москве, в Лефортове, в Красных казармах.

«За пять дней до годовщины Великого Октября вызвали меня в штаб полка, где комбриг Чернявский объявил мне приказ отправиться в Наркомат обороны к Ворошилову. Явился я в кабинет к наркому, доложил о прибытии. «Товарищ Буслаев,— сказал Ворошилов,— вам поручается правительственное задание. На заводе «Большевик» в Ленинграде готовятся десять танков Т-26, бывшие «Виккерс», однобашенные и двухбашенные. Вас назначаю командиром группы танков, водители — из числа рабочих завода. По прибытии в Москву вы примете участие в параде на Красной площади. Готовы к этому?» — «Готов хоть сейчас!» — ответил я».

Тотчас отправился на Октябрьский вокзал — и в Ленинград. Утром прибыл к директору завода, а с ним — в танковый цех. Назавтра уже парад в Москве, а мы в Ленинграде ночью погрузили десять танков и три трактора и двинулись в путь. Едем — аллюр три креста. В Бологом от быстроты движения загорелись две пустые запасные платформы. Их отцепили. Прибыли в Москву на рассвете. Туман. Быстро выгрузили танки и двинулись по Мясницкой, ныне улице Кирова, на Красную площадь. Лишь три танка добрались до Красной площади, семь рассеялись по Мясницкой. Из-за слабой термической обработки сломались клапаны моторов. На параде в однобашенном танке я был командиром. А помощницей была женщина, инженер завода по имени Лена (в устном рассказе Буслаева — Нина). На следующий день в десять утра для осмотра танков в Красные казармы прибыли Сталин и Ворошилов. Ворошилов сказал мне: «А ну, товарищ Буслаев, покажите, что можете!» Танкодром был маленький, но я показал класс вождения и преодоления препятствий. Затем попросили инженера Лену, которая также выполнила задачу. После этого Сталин сказал Ворошилову: «Выдать ценные подарки». Тот вынул из кармана наручные золотые часы и вручил мне и инженеру Лене».

С тридцать первого по тридцать шестой год Буслаев служит в танковых подразделениях. Потом становится слушателем инженерного факультета Военно-хозяйственной академии в Харькове. Из академии отзывался и участвовал в качестве танкиста в войне с белофиннами. За эту войну в Кремле М. И. Калинин вручил Буслаеву медаль «За боевые заслуги» № 8464. В марте сорокового года вернулся в академию и окончил ее в ноябре.

Был Буслаев военпредом по Средней Азии от главного управления РККА в Ташкенте. «Перед войной у меня уж было четверо детей. Жил с семьей возле ташкентского текстильного комбината. Директором комбината был Рыжов, он потом был послом в Турции. Я его оштрафовал на два с половиной миллиона рублей за непровар бязи, которая шла на пошив кальсон и нательных рубах… С началом войны прошусь в действующую армию. Ответили: как имеющий высшее образование будете готовить кадры. Назначили преподавателем тактики на курсы «Выстрел» в городе Чирчике. В октябре сорок второго вызвали в штаб Среднеазиатского военного округа и сказали: «Вам поручается ответственное задание — доставить 1200 человек командиров (офицерами еще не называли), выпускников курсов и военных школ, в город Майкоп, в штаб Северокавказского фронта в распоряжение маршала Буденного».

Поехали. В Махачкале пересели в другой эшелон, ночью приехали в Грозный. Комендант сообщил: Майкоп занят немцем, где штаб фронта — неизвестно. Повез командиров опять в Махачкалу, а дальше в Тбилиси. Там в штабе Закавказского фронта нашел Буденного. Впустили меня в комнату — за столом сидят Буденный, генерал Тюленев и еще кто-то в гражданском. Докладываю: доставил командиров в количестве 1200 человек, инженер третьего ранга Буслаев. Буденный пожал мне руку, похвалил, сказал, что за доставку кадров в трудных боевых условиях представят меня к правительственной награде… Так до сих пор и представляют…»

И вот потом назначили Буслаева в 98-ю отдельную стрелковую бригаду в Теджен. Командиры бригады, Ляшенко и Михайловский, были преподавателями на курсах «Выстрел» в Чирчике.

По действиям 98-й бригады у Буслаева есть интереснейшие для меня данные. «Я бригаде хорошо помог насчет обуви, обмундирования». Есть у него дневник с деталями, с датами и часами действий бригады. Лагерь бригады был на северной окраине Теджена. Для отправки на фронт грузились в три эшелона, по сорок человек в теплушке. Выехали 9 декабря через Ташкент. 1 января сорок третьего года в 17.00 они в Шолде. Первые бои с фашистскими частями прикрытия — 10 января в Степном. В бригаде шутили: немцы удирают на грузовых машинах, а мы догоняем пехом да на верблюдах.

Рассказывая, как в бою за Новый Маныч сбил самолет, Буслаев зло ругает нового командира бригады Мамчура — тот приказал комсоставу носить портупеи поверх шинелей. (Предполагаю, такая команда шла свыше. Возможно, предвестие перехода Красной Армии на новую форму одежды, с погонами.) А пилоту самолета в бреющем полете над степью видно, где солдат, где командир — у солдат портупей не было. Это вело к охоте за комсоставом и потерям. Объектом такой охоты стал и Буслаев.

Сейчас он поднимает штанину и показывает мне синеватую стариковскую ногу, предлагая пощупать желвак — это в мякоти ноги пуля с того фашистского самолета, что в январе сорок третьего летал в 10—15 метрах над манычской степью.

«В один из заходов дал мне немец в ногу, да я сгоряча не очень и почувствовал. Есть нога, нет ноги — куда в степи убежишь? Был у меня с собой ППШ, да из него «юнкерса» не взять — бронированный снизу. А гада, видать, заело, что я живой. Четыре раза разворачивался, сволочь! И вдруг, вот так — обрывчик, там к Манычу спуск, и лежит несколько наших убитых бойцов и противотанковое ружье с патронами рядом.

Я трупы друг на друга давай затаскивать, опер на них ружье, загнал патрон и метров с пятидесяти лупанул по «юнкерсу». От него черный дым и повалил. Я отличником стрелкового дела еще в Орловской пехотной школе стал. Бил хладнокровно, взял упреждение — вот и врезал. Поплелся я к селу — навстречу четверо, а я тут сознание потерял от потери крови. Но то наши были, в медсанбат меня оттащили. Что самолет сбил, быстро по армии разлетелось. «Герой, вступил в единоборство…» Как быстро разнеслось, так быстро и забылось…»

В войну был еще Буслаев командиром батальона, заместителем командира полка. В Новом Маныче получил он первое ранение, до конца войны еще пять.

Буслаев много рассказывает мне, много показывает. Десятки раз закуривает. Сигарета все выпадает из старого мундштука. Не первое стариковское жилище вижу я, и всякий раз сердце сжимается при виде печати иссякания сил человеческих. Но в отличном порядке у Буслаева документы, множество документов долгой жизни. В старом шкафу — сильно зачитанные, сплошь испещренные пометками красным и синим карандашом шесть томов истории Великой Отечественной войны. И другие книги, военные, технические — все в закладках…

Обстоятельства не позволили мне сразу заняться материалами о Буслаеве. Наконец начал я работу над этими страницами. Позвонил в Калинин — мне сказали: Буслаев умер месяц назад. Трижды раненный, трижды контуженный, в юности страдавший от недоедания малокровием, умер Буслаев на восьмидесятом году жизни.

И обстоит дело так, что все, что я пока написал о Буслаеве,— это бесспорно, и все это пока присказка.

Был у меня, прямо надо сказать, некоторый скептицизм, когда внимал я рассказам Буслаева. О личных встречах со Сталиным, Ворошиловым, Буденным, а после войны — еще и с маршалом Жуковым. Не есть ли то черта поколения — склонность доводить культ вождей до грез о личном общении с ними? И единоборство с самолетом — тоже что-то очень уж лихо…

Но в своих записях в период работы в подольском архиве Министерства обороны нашел я армейскую сводку, в которой сказано, что в это время над Ново-Манычем ружейно-пулеметным огнем сбит фашистский самолет. Удостоверения ворошиловского стрелка и снайпера я видел сам. А в историях встреч, рассказанных Буслаевым, что невероятного?

Но вот о чем главном в жизни Буслаева я задумался. Кадровый военный, рабочий по происхождению, еще до войны окончивший академию, участник финской и Отечественной войн, прослуживший двадцать шесть лет в Советской Армии, почему дослужился он всего-навсего до майора?

Вот очень бегло выдержки из его дальнейшего жизнеописания.

Вскоре после войны перевели Буслаева в связи с состоянием здоровья из Кушки на Урал. Начальником его там стал бывший однокашник по академии Кариман. Чего, кажется, лучше?

«Кариман пригласил меня к себе в гости на квартиру. Мебель у него, как во дворцах. Вынимает из стола сотни наручных часов — и золотые, и простые — выбирай! В шкафу — сотни фотоаппаратов, посуда вся позолочена. За столом рассказывает, что у него в Москве на сберкнижке триста тысяч, в Свердловске и Ташкенте по стольку же. Я ему сказал, что он, наверно, аферист, вор и спекулянт. Рассказал я об этом в отделе контрразведки бригады.

Назначили меня командиром отряда по копке картофеля для округа. От Каримана записка: «Направьте в мое распоряжение автомашину, нагрузите полнее». Я был вне его подчинения, не выполнил распоряжения. И начали меня поливать грязью. Прихлебателей у таких, как Кариман, всегда хватало. В денежную реформу в декабре сорок седьмого года он ухитрился огромные деньги обменять рубль за рубль. Я пока до командующего округом не дошел, не отмылся. Командовал тогда Уральским военным округом маршал Жуков…»

В то время Буслаев и был у маршала Жукова на личном приеме.

В сентябре сорок восьмого получил Буслаев приказ: немедленно самолетом прибыть в Москву, в главное управление тылом. Товарищи по академии включили его в группу, срочно вылетавшую в Ашхабад,— случилось страшное ашхабадское землетрясение. Так вышло, что в приемной у начальника тыла Советской Армии Хрулева встретил Буслаев Каримана под конвоем. Того отстранили от должности, разжаловали и отдали под суд.

В Ашхабаде Буслаев работал, помогал ликвидировать последствия землетрясения. Много там было попыток мародерства, присвоения вещей. «Я писал командующему округом генералу Петрову. А у того самого сын погиб в борьбе с бандитизмом. Письмо мое по инстанциям спустили вниз. И там не ко двору пришелся я расхитителям».

«На следующей должности обнаружил, что из двух швейных машин одну хорошую забрал командир полка, а плохую оставил в солдатской мастерской. В другой раз вижу, что мясо и крупы отпускаются на сторону, докладываю командиру полка, а он мне: «Вы что, приехали ко мне служить или контролировать меня? Я хозяин полка!» Написал я жалобу в ТуркВО. Тут и вспомнил я маршала Жукова, который при мне, майоре, крыл одного большого генерала — маршал умел это как никто другой».

Прослужив двадцать шесть лет, с двумя орденами и многими медалями уволился Буслаев по выслуге, а должен бы — по ранениям и болезни.

Прибыл в Калинин. Стал работать начальником цеха на ткацкой фабрике. Рабочие-браковщицы работали на поставленных ящиках, накрытых фанерой. Ящики падали вместе с рулонами ткани. «Я покритиковал начальство, предложил установить верстаки. Дали мне характеристику: политически безграмотен, технически тоже… По частным квартирам жил я пятнадцать лет. Вспомнил совет отца: «Будешь инженером — напиши книгу». Но чтобы писать — надо самому стать мастером. Начал я класть «шведки», потом все более сложные печи. В теплое время года кладу печи, в холодное — пишу книгу «Как самому сложить печь».

В пятьдесят пятом году в связи с организацией военно-научного общества перешел на учет в партийную организацию этого общества. Для книги, посвященной истории Калининской области за 50 лет советской власти, написал раздел об участии 240-го Тверского стрелкового полка в Гражданской войне.

Жизнь много задает задач Буслаеву. Вновь и вновь вступает он в схватки, идет на обострение. Городские власти игнорируют интересы жильцов — те судачат да молчат, так уж у нас. Буслаев лезет в драку, разумеется, вызывая огонь на себя. Разругался с редактором третьего издания своей книги о печах — перепутали подписи под иллюстрациями.

И вот — куда уж дальше — лично написал Буслаев заявление в ОБХСС на собственное взрослое дитя. Оно — известное дело, плохо зная своего отца,— пооткровенничало, как лихо ворует на предприятии, где работает и где все воруют… Схватились. «Все, говоришь, так, а я из ума выжил?..» Такой вот наш Тарас Бульба.

Каждый отдельный эпизод схватки, рассказанный Буслаевым, может вызвать недоверие. И потом, эка лет-то прошло, поди разберись, что там было. И, однако, всё вместе?.. А еще его аскетическое жилище…

Все это меня не просто убедило, я бесповоротно уверовал: Буслаев — тип русского человека, бескомпромиссно стоящего за правду. Такие люди без особых рассуждений, неистово всю жизнь бьются за правду.

Наверно, он это делал не всегда умело. Как правило, он это делал в ущерб себе и тому, что называется выгодой, здравым смыслом, дипломатией и прочими мудрыми понятиями, жить ему было трудно. И с ним наверняка было трудно. Настойчивость, упорство, неистовство — все это дорого стоит!

А от личного общения с ним запомнилась мне его непоколебимая уверенность, что в конце концов, может, и после смерти, люди поймут его и верно оценят.

Хоть и просится сравнение, да не былинного тезку моего героя вспомню, завершая рассказ. Протопопа Аввакума хочется вспомнить, вот оно что…

1«   ‹3›   ‹4›   ‹5›   »7

Часть первая. Был отец рядовым
Часть вторая. Молнии человеческих судеб

На страницу автора

-----)***(-----

Авторы: А(A) Б(B) В(V) Г(G) Д(D) Е(E) Ж(J) З(Z) И, Й(I) К(K) Л(L) М(M) Н(N) О(O) П(P) Р(R) С(S) Т(T) У(Y) Ф(F) Х(X) Ц(C) Ч(H) Ш, Щ(W) Э(Q) Ю, Я(U)