1«
‹14›
‹15›
»16
Третья рота ›
Мелочи жизни
Фарбштейн Вадим
Третья рота (Идёт налево - песнь заводит…)
Самохвал пообещал, что в отпуск я пойду на Новый год. Но Саша предупредил, что в строевой части лежит приказ комдива, которым рядовой Фарбштейн с семнадцатого декабря командируется в Учебный полк для выполнения оформительских работ. Срок командировки приблизительно до середины апреля.
Это в корне рушило мои планы. Дело даже не в отпуске. Дело в партии! Есть такая партия — «партия больных». Уроды, вроде меня, признанные годными к строевой, но имеющие отклонения в здоровье, имеют шанс вдруг загнуться перед самым увольнением в запас. И лечи их потом в санаториях МВД всю жизнь! Экономнее не рисковать, а дембельнуть их сразу после приказа. Вот это и называется «партией больных». Так неужели я со своим закоренелым остеохондрозом в эту партию не вступлю?
***
В учебном полку нас было четверо. Четверо художников, собранных с разных частей дивизии, чтобы оформить две Ленинские комнаты.
Основным творческим центром был Боря, приехавший из северной бригады. Свердловчанин Валера, присланный из тагильского полка, оказывал ему посильную помощь. Олег из милицейского батальона и я, за отсутствием творческих способностей были обречены на самую примитивную исполнительскую деятельность.
Здесь, в Учебном полку, я познакомился с майором Алиевым. Мне о нем рассказывали Миша Гаврюшев и Олег Копытцев. Сейчас Алиев был замполитом школы прапорщиков. С первых дней нашей работы он начал наведываться к нам то с планшетом, то с графиком.
Работа кипела. Боря глушил чай и горел идеями. Я обтягивал планшеты. Валера резал буквы из пенопласта. С трафаретом в руках Олег штамповал текстовку. Пара готовых планшетов с уже закрашенными просветами в трафаретных буквах, стояли вдоль стены. Вошедший Алиев начал без предупреждения:
— Слушай, любезный! Ты, когда к подруге идешь, свой член несешь, или у товарищей занимаешь?
Олег в недоумении таращит глаза.
— Ты, что не можешь пером написать? — поясняет майор.— От твоих трафареток в глазах рябит! Вот смотри — совсем другой вид!
И он показывает на готовые планшеты. Ну, да Бог с ним, он ведь военный.
***
Командир Учебного полка выделил нам доппаек: килограмм сахара, килограмм печенья и тридцать грамм чая ежедневно. ДП я получал на складе ежедневно в 9.30. До этого часа мы спали. Спали прямо в мастерской на больших листах пенопласта, укрывшись шинелью, с шапкой под головой. Спать в казарме было шумно — после отбоя там долго кидались тапочками в командира роты.
После развода к нам забегал майор Алиев и, умело рассказывая анекдоты, на скорую руку завтракал нашим доппайком. Дома-то, понятно, не поешь — «семеро по лавкам», да и получает он всего триста пятьдесят. А мы по семь рублей каждый, да еще на всем готовом!
Короче, визиты Алиева не приветствовались продолжительными аплодисментами. Поди не Гейдар Алиевич.
— Привет! чай есть? — Алиев подходит к столу.
— Нет! — сердито отвечает Борис.
Тот протягивает руку и наливает стакан из полного, еще горячего чайника.
— Печенье есть?
— Нет! — тот же суровый ответ.
Пошарив под бумагами, Алиев извлекает полный пакет печенья.
— Ну, ты такой щедрый, Боря! Прямо как я!
***
Иногда Борин творческий огонек вдруг потухает, и тогда в мастерской наступает короткое затишье. От нечего делать я отрываю засохшие куски клея ПВА от литровой бутылки. Чпок! — оторвался кусок длиной и шириной с палец. Я смотрю в окно и накручиваю его в руках. Заходит майор Алиев, традиционно садится за наш ДП, под недовольные наши взгляды.
Вдруг! Обвив кусок клея вокруг среднего пальца и присжав кулак, я сую указательный палец в нос.
— Камил Казаманфарович!
Еще жуя, он поднимает глаза. Резким движением руки я отдергиваю указательный палец и выпрямляю средний: полупрозрачный кусок клея с капелькой красной нитрокраски на конце — ни дать, ни взять — огромная сопля! Раздаются рыгающие звуки, и майор Алиев убегает в туалет. С того дня он больше не завтракает у нас.
***
В работе время летит незаметно. Незаметно пролетели полтора месяца в Учебном полку. Ленкомнаты вышли на славу, и Валеру с Борей забрали в штаб дивизии оформлять класс марксистско-ленинской подготовки. К третьему февраля вернулся в полк и я.
В роту уже привезли новых ушанов. Моя койка была занята. Одно единственное свободное место было в четвертом взводе. Его я и ангажировал. После жесткого пенопласта армейский матрац показался мне периной, и я провалился в сон…
— Первый взвод, «в ружье»! — это Давиденко все еще рвется в генералы. По привычке я вскочил. Но передумал: он меня еще не видел, да и сплю я в четвертом взводе!
Взвод прибежал к подъему. Я подшивался, когда Давиденко зашел в бытовку.
— О! Фарбштейн! А ты почему со взводом не был? — сдвинул брови он.
— Где не был? — сдвинул брови я.
— А где взвод был? — поднял брови он.
— Где? — поднял брови я.
На этом бровяной тренаж окончился. Он махнул рукой и вышел.
***
После ужина заскочи в спортзал,— подмигнул мне Вовка Стельман,— я посылочку из дома получил.
В спортзале нас было четверо: Вася Космирак, Илья Цай, Володя и я. Пока Вася суетился по хозяйству, Илья и Вова наперебой рассказывали о происшедших за мое отсутствие событиях. Как перед самым чуринским дембелем опять «залетел» Игорь Костылев.
Замерзнув ночью на хоздворе, Игорек завернул в спортзал погреться. Проходивший мимо дежурный по караулам заглянул к Чурину, мол, на втором посту ни души. К приходу начкара Костылев был уже на месте и отчаянно отпирался. Дескать, не пойманный — не вор. В роте, во время разбора службы, Чурин отметил:
— И чтобы больше не было такого, что часовой со второго поста уходит в спортзал!
— Да, я только портянки перемотать, товарищ старшина! — влез в разговор рядовой Суворов.
— Ах, так и ты тоже? Ну, что ж — влип, очкарик! — сказал начкарик.
Вот так! «Язык мой — враг мой!»
То, что рассказал Илюха Цай, было не смешно. К нему приезжал из Ташкента отец и, помимо всего прочего, привез ему новую зимнюю шапку офицерского образца. Зима на Урале крутая, и папа боялся за уши сына. Вскоре, Журавлевич, зайдя в караулку, увидел новую красивую шапку…
Я спал, когда за мной зашел Паша Алиев,— рассказывал Илья.— Говорит, командир зовет. Журавлевич мне: «Спасибо, товарищ Цай, большое спасибо!» За что, спрашиваю, спасибо-то? Да за шапку, говорит. Вы ведь мне ее подарили. И тут я вижу — вместо его развалюхи у него на голове моя шапка. Он уже и кокарду поменял. Что я мог ему сказать? Промолчал.
— Так это же вымогательство с использованием служебного положения! Его же за это сажать можно!
Нужно! Но, «кто ж его посадит, он же памятник!»
Да, чуть не забыл: по итогам 1987 года третья рота получила переходящее знамя! Ай, да Николай Николаевич!
***
Среди последних молодых мне больше всего запомнился Андрианик Авакимян. Маленький, густобровый, с пушистыми ресницами на распахнутых в удивлении глазах. Удивляться есть чему. Ушаны или, как их еще здесь называют «мыши», всегда удивляются с непривычки. Это потом, со временем, выражения лиц меняются. А пока…
— Эй, ара! Ты мышара? Мышь? — пристает «дедушка» Холматов.
— Ти кито? — отвечает вопросом на вопрос Авакимян.— Ти мищь? Неть, ти сольдат! И я не мищь! Я сольдат!
Маленький Авакимян растер ногу сапогом. Такое бывает с ушанами довольно часто. И вот, в воскресенье рота уходит в Зеленую рощу на лыжную прогулку. В казарме остаются только больные и суточный наряд.
Когда я возвращаюсь из клуба к обеду, только что вернувшаяся рота уже сдает лыжный инвентарь. Я поднимаюсь первый. Авакимян бросается ко мне и обращается по-армянски. Я в недоумении пожимаю плечами, мол, извини, брат, я не в курсе. Он переходит на русский, но мне от этого не легче:
— Зайчик-хвостик-парк-бульвар-смотри?
— Чего?
— Зайчик… хвостик… парк-бульвар… смотри? Понял?
— Это он тебя спрашивает, видел ли ты белку в Зеленой роще,— перевел подоспевший Холматов.— Я ему сегодня перед лыжами рассказывал, что там белки водятся.
***
В первый же день по возвращении из Учебного полка я отправился в штаб дивизии. Я искал капитана Самойленко из политотдела, который отвечал за работу нашей оформительской бригады. Нашел.
— Юрий Григорьевич, помните наш разговор в Учебном? Мне еще до командировки отпуск объявили, так как бы того — воспользоваться?
Капитан снимает трубку:
— Камеристый? Игорь Леонидович, там Фарбштейну из третьей роты в декабре отпуск был объявлен. Надо бы отправить парня!
Камеристый окинул взглядом толстые папки с приказами по полку.
— Скоро не обещаю, это же приказ поднимать надо! Фарбштейн, говоришь?
Сидящий напротив невозмутимый писарь выдвинул ящик своего стола и выложил перед начальником открытую папку.
— Оперативно работаешь, Лукьянов! — воззрился на него Камеристый.
— Стараюсь, товарищ майор.
Порешили, что я уеду в среду на следующей неделе. Как в песне: «Уеду, уеду на той неделе в среду!» …
На обратном пути я заглянул в класс Марксистско-Ленинской подготовки поздороваться с ребятами. Боря с Валерой творили, а полковник Стецюк, начальник политотдела, мешался у них под ногами.
— Это должен быть дизайн! — нудил он своим гнусавым голосом.
Наверное новое слово вычитал. Выучил наизусть.
Помню, как полгода назад нас с Копытцевым отправили на особое задание начпо. Самохвал сказал:
— Возьмите все необходимое!
А что делать-то придется, товарищ старшетенант, чего брать-то?
— Да я и сам не знаю! — признался наш начальник.
В восемь утра нас привезли к начпо домой.
— Нужно покрасить окно, дверь и пол на кухне,— загнусил начпо,— а в ванной и туалете стены раскрасить красиво. Типа облагороженного ДВП!
Да, видимо, для него облагороженное ДВП — шедевр красоты и венец человеческого творения. Ну, что ж… — тем крепче наша оборона.
— Я вернусь в восемь вечера — успевайте! Еда вон на столе, чтоб все съели! — перед уходом сказал Стецюк.
Предварительно выспавшись, мы принялись за дело. Для этого дела ему, конечно, необходимы были художники из клуба! С кухней мы покончили к обеду, не забыв заранее вскипятить чайник. Обед, который надо было съесть весь, состоял из банки тушенки, сгущенки, шести вареных яиц, булки хлеба и полной тарелки помидоров… которые приросли друг к другу плотной порослью плесени. Видимо, они стояли тут с того дня, как жена полковника уехала в отпуск! Осмотрев комнату, Олег ткнул пальцем в набор коллекционных вин, стоящих в посудном шкафу среди хрусталя.
— Представляешь, начпо возвращается — ничего не сделано, и два пьяных солдата валяются!… Ладно, что с ванной то делать?
— Давай русалку нарисуем — пусть ствол перезаряжает!
— Да нет, сейчас просто нормальный колер наведу, и закатаем — сверху белым, снизу «кофе с молоком».
Вышло довольно красиво, но приехавший вечером Стецюк настоял на «облагороженном ДВП». Пришлось Олегу на следующий день ехать снова. Вот тебе и дизайн!
***
— Первый взод! Раняйсь, смирно! — командует замкомвзвода старший сержант Алиев Пашахан Алибала-оглы.— Взод! Всем поставить в строй!
— Углы! А если не встает? — потешается Вася Космирак.
— Взод! Слушайте все сюда! Каждый берить весьмешок, несить его в умывальник…
— Прямо весь мешок брать? — не унимается Вася.
— Да, Берить и несить! Шам-марш!
Недавно Пашахану объявили отпуск. Он отказался — служить, говорит, хочу!
***
Десять дней отпуска пролетели как один. Даже обидно. Хорошо помню лицо командира роты, когда накануне моего отъезда писарь строевой части А. Лукьянов поставил его перед фактом по этому поводу. Ротный уходил на выходной, но задержался, что бы побеседовать со мной.
— Вы что, Фарбштейн, в отпуск собираетесь?
— Так точно!
— А вы уже были в отпуске!
— Я был по семейным, а сейчас по поощрению!
— А солдату два раза в отпуск не положено, Фарбштейн!
— Этого нигде не сказано, тащ ктан! Начальству виднее!
— Не положено!… Но мы, я думаю, закроем на это глаза.— страх перед начальством взял верх.
Закроешь, куда ж ты денешься, раз я уже завтра уезжаю!
***
— Рота — равняйсь — смирно — вольно! — скороговоркой прокукарекал Журавлевич. Ножки расставлены на ширине плеч — довольно не широко, крылышки прихлопывают по бедрам.
— Вот, товарищи, какая возникла проблема! В каптерке совсем не осталось парадных перчаток — все рваные!… Я думаю, надо скинуться да купить! А? Я думаю, надо купить!
— Так ничего себе… — возмущается Вася Космирак.
— Товарищ рядовой!… Руки опустите! Ноги вместе поставьте! Стойте и не разговаривайте!
Вася прав: каждый новый призыв сдает старшине свое имущество — перчатки, носки, парадку. Парадка, фуражка и ботинки подписаны. А вот получая в увольнение носки, ты не можешь быть уверенным в их стерильности. Поэтому полроты ходит с грибком. А как могли износиться перчатки, если их одевают десять раз на службу? А некоторые ни разу. Да там еще от прежних призывов их туча осталась! Так что не надейся, Николай Николаевич, на выпивку мы тебе не дадим!
***
Рота на службе. В казарме тишина. Журавлевич ведет «работников» на ужин. Вдруг в столовой ему под ноги попадается маленький Авакимян. Он был отправлен на чистку картошки, но зашел к земляку хлеборезу поговорить на родном языке, да съесть бутерброд, посыпанный сахаром.
Увидев Авакимяна, ротный впивается в него глазами. Злорадная ухмылка подергивает тонкие губы. Нам-то на него уже наплевать, а вот ушану…
— Вы откуда это, товарищ солдат?
— С Ереван! — Андрианик хлопает глазками.
— Нет, я спрашиваю: откуда это Вы, товарищ солдат?
— С Ереван! — недоуменно повторяет Авакимян.
Журавлевич, покусывая губы, переминается с ноги на ногу:
— Службу… где несете?
Авакимян вытягивается в струнку:
— Служу Советскому Союзу!
— Идите, товарищ рядовой! — беспомощно машет рукой Журавлевич.
***
Итак, минует февраль. По восточному календарю закончился год Кота. Мой год, который должен был принести мне удачу! Для меня он закончился курьезом — в бане я подцепил вшей. Так вот, с тех пор 1987 год я и считаю Годом Самого Вшивого Кота.
***
Капитана Усачева я начал уважать уже за одну речь. Речь четко сформулированную и хорошо поставленную, не путающуюся в падежах.
Это не Давиденко, который, проводя политзанятия по чужому конспекту, зачитывал выдержки не расшифровывая сокращений. Типа:
— Соц госва пытаются предотвр ядерную войну!
Это и не Кожевников, проводивший политинформацию следующим образом:
— Та-ак, товарищи! Сегодня у нас политинформация… Ну, вы знаете… что страны НАТО напрягают отношения в Европе… Вот ты, Сухопаров, воротник расстегнул, ты думаешь — герой? Ты нарушаешь Устав… А соблюдение Устава является обязанностью военнослужащего… Сегодня воротничок расстегнем, завтра автомат бросим где-нибудь… Через неделю Присягу нарушим! — замполит поворачивается к входящему Грохотову.
— Продолжайте, продолжайте! – улыбается Грохотов.— Я здесь постою немного.
Кожевников пару минут молча катает желваки на скулах.
— Вы что, товарищ майор, проверять меня пришли? Вы что, мне не доверяете что ли? Я вообще больше ничего не скажу!
Театр одного актера. А время-то идет — политинформация на этом заканчивается.
Усачев совсем другой — культурный и грамотный. Не знаю, почему он уехал из Москвы, но здесь ему будет нелегко. Люди не понимают тех, кто на них не похож.
***
Саша часто заступает дежурным по штабу. Это нововведение началось с нового начальника штаба подполковника Жука. Сам же Жук, равно как и другие представители командования, периодически заступает ответственным по полку.
В тот раз они с Сашей заступили одновременно. Вечером, пред отбоем, уходя из штаба, Жук распорядился:
— Лукьянов, сходи в лазарет, принеси матрац и чистое белье. Постели мне в кабинете на раскладушке.
Обычно начальник штаба уходил надолго, а иногда возвращался лишь к утру. Но тут он вернулся часа через два.
Дверь в кабинет оказалась закрытой изнутри, ключ не помогал. Возмущенный Жук принялся колотить дверь. Наконец внутри зашевелились. Дверь отворилась. Коренастый крепыш с круглым заспанным лицом приложил руку к головному убору и промычав «товарищ подполковник, Ваше приказание выполнено», как лунатик поплелся по коридору. Обескураженный Жук вошел в кабинет. Посредине стояла раскладушка. «Податливый гипс простыни», как поют «Наутилус Помпилиус», сохранил форму спящего Лукьянова.
1«
‹14›
‹15›
»16
Третья рота ›
Мелочи жизни
На страницу автора
-----)***(-----
Авторы: А(A)
Б(B)
В(V)
Г(G)
Д(D)
Е(E)
Ж(J)
З(Z)
И, Й(I)
К(K)
Л(L)
М(M)
Н(N)
О(O)
П(P)
Р(R)
С(S)
Т(T)
У(Y)
Ф(F)
Х(X)
Ц(C)
Ч(H)
Ш, Щ(W)
Э(Q)
Ю, Я(U)
|