На страницу автора

1«   ‹10›   ‹11›   ‹12›   »15

Толстиков Николай Александрович
Угар
Глава одиннадцатая

семейная сага

«А к Григорию-то надо бы сходить…» О чем только с утра ни передумала Варвара, чего только по дому ни переделала, а мысль эта, как запала в голову, так и не выходила…

Как же растерялась Варвара, когда нежданно-негаданно во дворе своего дома увидела Булина! Он или не он? Сколько лет прошло… Грузный седовласый мужчина с округлившимся под рубашкой порядочным пузцом вместо стройного юноши стоял перед нею; в грубых чертах его лица была присущая слишком бурно прожитым годам дряблость. Только в глазах, каких-то выцветших и с воровато перебегающим взглядом, все же осталось чуточку чего-то такого, в чем, как в бездонном омуте, безоглядно и безнадежно утонула тогда, давным-давно, юная Варька.

Еще в школе она на Гришку чуть ли не молилась. Гренлаха на щедрых харчах бабки и деда к старшим классам поднялся рослым широкоплечим парнем, кровь с молоком. Что отец его лейтенантик из службы снабжения смотался в неизвестном направлении, едва распустили после войны часть в Городке, что мать, постоянно хворая с малолетства, вскоре после того отдала Богу душу, по Гришке и незаметно было.

Дед и бабка пестовали единственного отпрыска в Булинском роду за сына и внука вместе, что Гришка и бабку мамой называть стал. Сыт Гришка, одет, красив, по улице идет, ровно новый полтинник сияет. Не сравнится с братьями Окатышевыми и их дружком Олехой Клюевым, обряженными в штопанные-перештопанные тряпки, с их невидными, ссохшимися от постоянной бескормицы фигурками и бледными осунувшимися лицами.

Бывало, Варька всю дорогу, от школы до дома, провожала Гришку, хоронясь за углами. Попасться ему на глаза она стыдилась из-за своего черно-серого, и для школы, и для улицы, платья. Да и вряд ли бы удостоил взглядом Гренлаха тонконогую пигалицу с тощим жгутом рыжих волос, по-смешному свернутом на затылке, и с усеянным конопушками личиком.

Вскоре Варькиным страданиям пришел конец.

В лейтенанте-интенданте, Гришкином папаше, видно, проснулись-таки запоздалые отцовские чувства, и прикатил он из далекого города за сыном. Из ветреного «летехи» вымахал солидный майор, и не по один вечер отец с сынком важно прогуливались по улочкам. Позади семенили счастливые дед с бабкой.

А Варька каждую ночь мочила слезами подушку…

…К беготне за нею Ваньки Окатышева Варька относилась равнодушно. Задрав нос, шла с танцулек, отмахивалась веткой от комаров и ухом не вела на неловкие Ванькины речи, которые тот выдавливал из себя, краснея и отдуваясь.

Прощаться перед отправкой в армию Ванька пришел к ней с остриженной наголо головой и тоскливым взглядом испуганно-грустных глаз. Только тут в Варваре вроде бы шелохнулась жалость и то чуть…

У Окатышева уж подходил к концу срок службы в далекой Германии, когда в Городок заявился Гришка, приехал к деду с бабкой в гости, ровно гром среди ясного неба прогрохотал. По танцплощадке в городском саду он расхаживал гоголем, бросал небрежные взгляды на девчонок. Варька пялилась на него, наверное, пуще всех, потому-то и пригласил он ее на танец.

И закружилось, завертелось потом все, как в том первом вальсе! Варвара едва коротала мучительно-медленно тянущийся день среди старух-вышивальщиц. Вспоминала недобрым словом мать: надо же было пристроить дочку в эту артель – деньги, видишь ли, хорошие здесь зашибают. Но Варвара лишь исколола в кровь все пальцы, пыхтя над вышивкой.

Зато вечер, а за ним и светлая летняя ночь пролетали мгновенно. Жаркие Гришкины объятия, поцелуи, ласковые слова вскружили Варьке голову. Очнулась девушка, когда запоташнивало, когда бабки в вышивальной артели подметили за ней неладное и доложили мамаше.

Мать в тот же вечер зажала дочь в угол и учинила допрос с пристрастием. Варька угрюмо молчала, пока мать, тоже приглядевшись и заметив перемены в дочери, ругалась и грозилась. Потом мать сникла, заплакала. Это случалось редко. И отец, напившись до одури, глумился над нею, и дети болели, и, бывало, на столе ни хлебной крошки – мать не роняла и слезинки. А тут плакала, закрыв лицо большими руками с выпершими под грубо сморщенной кожей синими венами.

Варька всю ночь, закусив до боли нижнюю губу и решительно сдвинув брови, сочиняла которое уж по счету письмо упорно молчавшему Гренлахе. В конце письма приписала, что ждет ребенка и, что если Гришка не приедет, то она заявится к нему сама. Ответ от запропавшего Гренлахи пришел через несколько дней. Гришка сознавался, что давно любит другую, женился, просит извинить, коли что не так.

Варька совсем ушла в себя, замкнулась, и никто не мог добиться от нее и слова. И вряд ли бы кто представил, какую мысль затаила она…

Вернулся с армейской службы Иван Окатышев и опять запоглядывал на гордую Варьку. Но нос свой она задирала перед ним недолго. Позволила и под ручку себя взять и, ненароком прижатая Ванькой к калитке у родительского дома, готовно подставила для поцелуя губы, а дошло дело до стога сена за околицей, взвалила на себя оробевшего Ваньку и обвила жарко его шею руками. Ванькина мать застукала молодых, когда уж между ними все решено было.

Всякий раз – и при первом с Ванькой поцелуе, и лежа на шуршащем, пряно пахнущем сене, и сидя рядом с женихом за свадебным столом, краснея от нескромных взглядов, бросаемых гостями на округлившийся под белым платьем живот, Варька прикрывала глаза и видела перед собой лицо Гришки.

«Вот и я. Вот и я, тебе назло…» – неслышно твердила она, вкушая месть, и, когда перед ее открытыми глазами опять представал добродушный и услужливый до глупой робости Иван, ей хотелось крикнуть ему обидное слово, даже ударить. «А за что?» – сдерживалась Варька.

Иван пришел встречать ее с сыном из роддома один. Осторожно приняв ребенка на руки, он вгляделся в его красное сморщенное личико.

– Варя! Варенька! Да ты!.. – Ванька что еще сказать не нашелся, сочно чмокнул жену в щеку.

Варька тихо побрела за мужем, опустив голову и представляя пересуды, какие сейчас бушевали в городке. Иван-то и пяти месяцев еще не минуло, как из армии пришел, а вот уж – на тебе! – папашей сделали. Но Ванька, нежно прижимая огромными своими лапищами к груди сверток с малышом, обернулся и, лицо его осветилось такой счастливой улыбкой, что все Варькины невеселые мысли напрочь развеялись, а Гренлаха, наверное, в первый раз не замаячил назойливо перед ее глазами…

Первая любовь вспоминалась Варваре реже и реже, и то лишь, когда непьющий по полгода и дольше Иван на целую неделю впадал в жуткий запой, приползал домой весь извалянный в грязи и с расцарапанной рожей, катался по полу и выл от невыносимой тоски. А Варвара, с презрением глядя на распластавшегося у порога мужа в изодранных лохмотьях и с обросшим густой щетиной чумазым лицом, невольно представляла ладного, с иголочки одетого, предупредительно-вежливого Гришку.

Вот что значит не судьба!

Григорий оставался в ее памяти всегда молодым и было от чего растеряться при виде грузного с седыми висками мужчины. Украдкой поглядывая на него, Варвара болезненно выискивала в его чертах, движениях, голосе хоть что-нибудь от прежнего Гришки…

Иван еще, дорогой муженек, спустя пару дней после приезда Гренлахи удружил: около полуночи ввалился домой вдрызг пьяный и принялся укорять жену куском сала, проданным за деньги свекрови. Варвара поняла, что это лишь предлог, мысленно посылая проклятья свекровушке – поди-ка ты, пожалилась! Она приготовилась дать муженьку, вдруг разбушевавшемуся и опрокинувшему между делом два стула, достойный отпор и, проводив взглядом пролетевший в воздухе чайник, открыла было рот… Но Иван выбежал из дому, хлопнув дверью.

Грязные словечки застряли у Варвары в горле, сбившись в ощутимый гадкий комок, от которого по всему телу разлилась противная дрожь. «Господи! Да я скоро в этой пивнухе по-человечески разговаривать разучусь! – ужаснулась Варвара и тяжело, без сил, опустилась на стул. Гнев пропал бесследно, лишь горели щеки и хотелось плакать.– Зачем я тогда к Гришке в город не поехала? Письму его поверила? – с горечью подумала она.– А если он не по своей воле написал? Отец заставил. Зачем я ему, лапотница и без гроша, в невестки была нужна? Он, небось, для Гриши полковничью или генеральскую дочь высватал. Да и в институте Гриша учился, попробуй-ка содержать меня с ребенком! Папаша-то бы наверно отказался помогать… Уж прожили бы как-нибудь сами».

Варвара вздохнула, прикрыла глаза и представила себя за стойкой в пивном ларьке перед толпою пьяных мужиков с разъяренными рожами и тыкающими ей под нос кулаки с зажатой в них мелочью. И она сама – в замызганном халате, надетом поверх фуфайки, в валенках с галошами – зимою в «чапке» лютая поморозня, или в летнюю жару – в прилипшем к телу платье, с распаренным красным лицом и вылезшими из орбит от злости и усталости глазами. Как она не спилась еще в этой пивнухе?! Иные бабы и месяца не выдерживали, падали тут же под стойку, и под улюлюканье выгнанных из «чапка» алкашей их увозила милиция в вытрезвитель.

Варвара держалась перед пенсией в ларьке несколько лет. Хоть место хреновое, но прибыльное. Там не дольешь, там побольше пены нашуруешь, тут поменьше сдачи сдашь. Поначалу противно все это было, но потом освоилась, успокаивая себя, а затем и твердо поверив – с пьяниц этих не убудет! Дома дожидался ее полный двор скотины с бесконечными «обрядами»…

«А ведь все по-другому могло быть!»

Жила бы она в благоустроенной просторной квартире, ходила б по театрам и ресторанам, и раскатывал бы ее на шикарном авто солидный заботливый Гриша по улицам шумного большого города или б привозил на дачу понежиться на природе. И была бы она, Варвара, не раньше времени заплывшей жиром и покрытой морщинами бабищей с грубым застуженным голосом, а тонкой верткой интеллигентной дамочкой в туфельках на высоком каблучке. На таких дамочек, бывая изредка в Вологде, Варвара поглядывала насмешливо и недоброжелательно, с усилием подавляя в себе зависть. У нее дома в ящике шкафа тоже лежали туфельки на высоком каблучке, но по грязи непролазной на шпильках много не натопаешь.

«Вот что, значит, не судьба! – опять и опять кручинилась Варвара.– Был бы рядом Гриша…»

Она поняла, что не встретиться немедленно с Булиным – только понапрасну мучить себя изо дня в день…

Гренлаха, по восхищенному выражению местных алкашей, «гудел как трансформатор». Добришко, что жала его бабка всю жизнь копеечка к копеечке, Гришка каждый вечер не жалеючи развеивал в пух и прах в городковской забегаловке.

В дом его зачастили старушонки. Гренлаха распродавал барахло, особо не торгуясь, и довольные сделкой бабули тащили на закукорках кто – венский стулик, кто – на каждом шагу пыхтя и отдуваясь, тяжеленную пропыленную перину.

Удивительно, как в неказистый с виду домик Булихи входило столько различных вещей. Можно было подумать, что хозяйка пила и ела, спала на потолке, зависнув вниз головой как летучая мышь. По полу и шагу ступить нельзя – вся изба вплотную заставлена всяким скарбом. Иначе не выходили бы каждый день из Гренлахиного фамильного «имения» отягощенные ношами люди, а вечером хозяин не загуливал бы после удачного аукциона.

Старухи, стоявшие у крыльца, ощупали Варвару любопытно-настороженными взглядами, под которыми ей захотелось повернуться и уйти, но Варвара сдержалась, тихо поздоровалась и, опустив голову, прошла в темный сенник. Казалось, что старухи-сплетницы знали за чем она шла в Булихин дом.

Гренлаха, распаренный, видимо, основательно «хвативший» накануне, яростно наваливал старику соседу грубоватую копию картины «Утро в сосновом бору», заключенную в тяжелую, сколоченную из струганных брусков раму и упрятанную под стекло. Он держал раму за верхние углы и, торгуясь, сердито ударял ею по столу, что стекло едва не вылетало:

– Сотня! – горячился Гренлаха.– Это тебе не мешок картошки, а произведение искусства!

Сосед, наклонив набок лысую, с толстыми складками на затылке голову, недоверчиво разглядывал копию:

– Кабы баба голая… А то сосны да медведи, эка невидаль. В нужнике только повесить. Червончик – красная цена, дороже не возьму.

– Тогда я разобью ее! – заорал Гренлаха и, подняв картину над головой, возможно и хрястнул бы ею по столешнице, но замер, увидав в дверях Варвару.

– Так по рукам? – подступил к онемевшему Гренлахе сосед.

– Бери, черт с тобой! – Григорий с усталым видом втиснул раму ему в руки и торопливо смял в кулаке деньги.

Варвара, уступив дорогу покупателю, шагнула несмело навстречу Гренлахе, но тут из другой комнаты задом наперед выбралась свекровушка Мария Николаевна. Она волокла за собой большущую пуховую подушку.

– Гриша, отдашь незадорого?

– Отдам, отдам! – поспешно согласился Гренлаха.

Такая поспешность насторожила Окатышиху, она оглянулась, и в ее глазах Варвара заметила сначала изумление, сменившееся вскоре насмешливым упреком.

Мария Николаевна, не говоря больше ни слова, отсчитала мелочь и так же волоком через порог потащила покупку.

Варвара помогать не стала, подумала неприязненно: «Вечно для Феденьки своего старается… Вот только Ваньке что теперь наговорит?»

Гренлаха, выпроводив старуху, помотавшись из угла в угол по горнице, догадался предложить гостье присесть на уцелевшую табуретку. Похоже, он не знал с чего начать с Варварой разговор, все его красноречие и рисовка куда-то пропали. Да и обрюзг за минувшие дни Гренлаха, подурнел лицом, поизмялся.

– Глупый народ здесь! – прижимаясь задом к подоконнику, усмехнулся он первой пришедшей на ум мысли и кивнул на несколько темных, с толстыми обложками книг.– Не покупают книги. Старинные. У нас в городе у коллекционеров ба-альших денег стоят. Хотел здесь продать, чтобы с собою их не тащить. Не берут. Им лучше тюфяк подавай или стулик венский. Серые какие-то люди…

Он замолк под испытующим взглядом Варвары, пряча глаза, но через минуту неловкого молчания вновь обрадовался спасительной мысли, хлопнул себе ладонью по лбу:

– Что мы сидим, Варвара… Забыл, как по отчеству? У меня отличный коньячок имеется!

Варвара не притронулась к стакану, зато Гренлаха, «зарядив» подряд две дозы, заметно повеселел, и неловкая тягучая пауза в никак не клеящемся разговоре была начисто обрублена Гришкиной болтовней.

Глаголил он то же самое, что и прежде, хвалился своим житьем-бытьем, а сам исподволь смелее и смелее поднимал глаза на Варвару. Когда взгляды встретились, Варвара, завороженная, как и в молодости готовая утонуть в карих бархатных глазах Григория, встряхнулась точь-в-точь после сна и спросила чужим тихим голосом:

– Как ты жил без меня, Гриша?

Гренлаха вздрогнул, резко отвел в сторону взгляд, замолк на полуслове.

– Я ведь, когда Володьку носить начинала, писала тебе письма чуть ли не через день.– продолжала Варвара.– Может, не все доходили?

– Какого Володьку? – на Гренлахином лице изобразилось совершеннейшее удивление.

– Володьку, сына твоего.– улыбнулась Варвара.– Я тебе в последнем письме написала, что ребенка жду. Да опоздала, видать, женился ты. А раньше – постеснялась. Я все эти годы думаю… – Варвара замялась, подыскивая подходящие слова, покраснела.– Думаю, не по своей воле ты женился. Счастлив ли?

– Врешь ты все! – вскинулся с подоконника Гренлаха и, побагровев, затопал ногами! – Нет у меня никакого сына! Жила с Ванькой Окатышевым, а про какого-то ребенка от меня толкуешь! Все это бабьи бредни!

Варвара, испуганно глядя на разбушевавшегося Гришку, на его перекошенное злобой лицо, еще минуту назад бывшее с чуть насмешливым и заманивающим выражением, сжалась вся от стыда и бочком, бочком выскользнула из комнаты.

В темных сенях она сглотнула слезы: «Вот и поговорили!». Мимо любопытных старух у крыльца надо было пройти с сухим и бесстрастным лицом.

1«   ‹10›   ‹11›   ‹12›   »15

На страницу автора

-----)***(-----

Авторы: А(A) Б(B) В(V) Г(G) Д(D) Е(E) Ж(J) З(Z) И, Й(I) К(K) Л(L) М(M) Н(N) О(O) П(P) Р(R) С(S) Т(T) У(Y) Ф(F) Х(X) Ц(C) Ч(H) Ш, Щ(W) Э(Q) Ю, Я(U)