1«   ‹5›   ‹6›   ‹7›   »16

Третья рота  › Мелочи жизни

Фарбштейн Вадим

Третья рота (Приказ начальника — закон для подчинённого)

Вы представляете, как долго длится воскресенье, когда ждешь понедельник? Но все же мы его дождались.

С утра мы отправились на расчистку спортгородка. потом какие-то занятия и, наконец, обед. Обед, долгожданный не только потому, что мы все время ужасно хотим есть, а больше потому, что после него мы должны получить относительную свободу. Ан, нет ребятушки! Командир роты объяснил, что нас нельзя отпустить по той простой причине, что из строевой части не принесли наши военные билеты, без которых выход из расположения части не представляется возможным. А если сходить в строевую часть и взять наши билеты? О, нет, на это необходимо получить разрешение командира полка!

— Но, ведь командир полка разрешил нам ходить на тренировки! — Саша аж покраснел от негодования.

Журавлевич смерил его взглядом и, впившись глазами в его лицо, ответил:

— Вы товарищ… рядовой… ноги вместе поставьте!… Стойте, не разговаривайте!

Весь следующий день мы провели в роте. К вечеру в казарму зашел Кузнецов. Пока он беседовал со старшиной Горобцом, я заглянул в канцелярию и попросил у ротного разрешения обратиться лично к командиру полка по поводу наших военных билетов. Журавлевич неприязненно взглянул на меня и молча вышел из канцелярии. Подойдя к Кузнецову, он слегка развел руки в стороны и затем, одновременно с приставлением ноги, пришлепнул их к бедрам. Что бы командир заметил, что он в соответствии с Уставом принял строевую стойку.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться, капитан Жулевич! Это у военных так принято. Для краткости. Подполковников полковниками называть, Журавлевичей — Жулевичами. Может и контр-адмиралов «контрами» называют?!

Кузнецов скосил на него глаза:

— Слушаю.

«Жулевич» переминался с ноги на ногу:

— По поводу тех солдат…, которым Вы разрешили тренироваться на ВИЗе.

—Ну,— Кузнецов соизволил повернуть голову.

Их военные билеты еще в строевой части…

— Ну, так сходи и получи! — отрезал Борис Петрович и повернулся к Горобцу.

— Есть! — выпалил Журавлевич и вытянулся в струнку.

В среду после обеда мы напомнили ротному о себе. Он послал меня в строевую часть полка. Начальник строевой части послал меня обратно:

— Мне распоряжений командира не было, а ты мне не указ. Если надо пусть твой ротный сам приходит.

Короче говоря, на ВИЗ мы поехали только в четверг. Ну, наконец-то!

***

— Ведите роту на обед товарищ… Хамраев,— обращаясь к подчиненным, ротный зачем-то после слова «товарищ» делал небольшую паузу.— По большому кругу. С места с песней!

— Рота, роняйсь! Сместа-с-песней-шагомарш! — Хамраев поежился от пронизывающего ветра.— Стой, рота! Машка-рук-кто-за-вас-буду-делат?

Скукожившимся на морозе солдатикам не шибко хочется делать отмашку рук, поэтому мы возвращаемся «на исходную». Из дальнего подъезда «высыпается» четвертая рота, быстро строится и идет прямиком в столовую. Мы шагаем по периметру плаца и орем строевую песню. А жрать как хочется!

Знай, Отчизна, что готово
К бою сердце всякий час,
У солдата молодого
И ушедшего в запас!

***

В столовой написаны нормы солдатского рациона. Там значится, что помимо всего прочего военнослужащий срочной службы должен ежедневно получать 150 граммов мяса. Официальные источники дают уточнение: «жирная свинина». Но у поваров более философский подход к жизни, в результате чего на солдатских столах вместо жирной свинины оказывается свиной жир. Вареный. Он весь уходит в отходы. Лучше бы выставляли соленое сало. Поскольку большая часть личного состава — украинцы (да и среднеазиаты, как выяснилось, рубают сало за милую душу), отходов бы не было. Хотя, может, это не выгодно? Свинок, ведь, нужно чем-то кормить!

«Пища пробуется ежедневно командиром полка» —Устав внутренней службы, статья 201.

***

Понедельник. После обеда рота была построена на бетонке. Ротный сидел в канцелярии. Мы простояли минут десять, прежде чем Хамраев решился напомнить командиру о нашем «сущестоянии». По распорядку дня, соблюдения которого капитан требовал от роты, это было личное время. Журавлевич вышел и зашнырял глазками по лицам. Он стоял, как обычно, расставив тонкие ножки, слегка оттопырив худосочный зад и похлопывая руками по бедрам. «И вымолвить хочет: давай улетим!» — пришло мне на ум.

— Разойдись, рота! — приказал капитан.— Построение через десять минут.

Построения были его коньком. Он мог держать солдат в строю по полчаса только для того, чтобы объявить, что «построение на вечернюю прогулку через пять минут».

Я подошел к капитану и по-уставному обратился, что мол, разрешите отбыть на тренировку. Глаза его вдруг сузились, как будто я был источником света, подбородок нервно задергался. Он с полминуты покусал губы, наконец его прорвало. Он орал срывающимся голосом, что мы паразиты и дармоеды, что хватит сидеть у него на шее и что с сегодняшнего дня мы больше ни на какие тренировки не пойдем!

С этого дня началась учебная неделя, поэтому на «службу» мы опять не попали. Перед отбоем пессимист Холматов из нашего взвода поучающе нудел:

— Ну вот, дотренировались. Мы с Молдовановым тоже с месяц в «Динамо» походили, и ротный запретил. Это армия…

Мне показалось, что он злорадствует.

***

— Первый взвод, в ружье!!!

Сон «как убитого» оборвался на полувздохе. Мы судорожно бросились к своим одеждам. И я опять ощутил, как тесен мир. Проходы между койками позволяли двигаться только боком. Одеваясь, мы стукались задами и путались в штанах.

— Быстрей, быстрей! — подгонял взвод лейтенант Давиденко.

— Не спеши, а то успеешь,— негромко ответил «дед» Юра Петрусев, неторопясь застегивая ПШ.

Я кубарем ввалился в комнату для хранения оружия. Только бы ничего не забыть! Около пирамиды уже толпилось полвзвода. Я побросал в каску магазины, подсумки, схватил автомат и лопатку. Нужно было еще взять противогаз, но руки были заняты. Я продел руку в автоматный ремень и схватил противогаз. Кто-то толкнул меня под локоть — из каски с грохотом посыпались магазины.

— Быстрей! — кричал Давиденко.

Когда я вслед за другими вылетел из казармы, на плацу уже стоял снаряженный Юра Петрусев. Удивляться было некогда — я второпях цеплял на ремень штык-нож, лопатку, подсумок для магазинов.

— Смирно! — скомандовал Хамраев. Нужно было взять недоодетое снаряжение на руки.

— Очень плохо, взвод! — сказал Давиденко, взглянув на часы.— Вольно. Заправиться!

Он, передвигаясь приставными шагами вдоль шеренги, предстал перед каждым солдатом. Нужно было представиться:

— Стрелок второго отделения рядовой Фарбштейн.

Осмотр показал, что я и еще двое ушанов забыли взять вещмешки. Нам поставили на вид и дали тридцать секунд на исправление оплошности.

После маршброска мы вернулись в роту. Как раз к подъему.

***

Молодым воинам обычно больше нравятся учебные недели, старшим призывам — служебные. Молодые отдыхают в классах, старые — в нарядах. Но, независимо от наших желаний, рота заступает на службу на две недели — сутки через сутки, а учится после этого только одну. Увы и ах!

***

Лейтенант Давиденко, молодой симпатичный парень — командир «спецвзвода». Он еще надеется стать генералом. Каждый день он приходит в роту и служит. Пока что «мальчиком для порки», как при Сент-Джеймском дворе. Он ежедневно проверяет внешний вид своих подчиненных (хотя после подъема это делает и «замок»). Выходит с ними на развод, где проверяют и его внешний вид. В учебную неделю проводит занятия со взводом: тактические, физические, политические. Когда взвод на службе, периодически проверяет ее несение. По графику заступает «помдежем» по полку или ответственным по роте. Но большую часть времени сидит в канцелярии. Служит.

***

Ключевым вопросом политзанятий является знание стран НАТО и Варшавского договора. Хотя, на каждом занятии записывается в тетради какая-то новая тема. Самая первая тема называлась «Гордись службой во внутренних войсках!».

— Рядовой Космирак!

— Я!

— Выйти к ответу!

— Есть! — ушан Вася Космирак выходит к доске, где висят две политические карты — Мира и СССР.

— Покажите границу СССР.

— На какой карте?

— На любой! — каков вопрос, таков ответ.

Вопрос оказался на «засыпку».

***

В среду Новаковский зашел к Борису Петровичу, и мы снова были отпущены на тренировку. К моему великому изумлению, Журавлевич сказал нам эту новость, как любящий отец говорит с послушными детьми. Даже глазками не посверлил. На тренировке Сергей рассказал, как Кузнецов отчихвостил ротного по телефону. С этого дня началась наша двойная жизнь — до обеда в роте, после обеда во Дворце спорта. Рубеж между нами изо дня в день был сплошной нервотрепкой. Выглядело это примерно так:

— Товарищ капитан, разрешите отбыть на тренировку?

— Переодевайтесь в парадное обмундирование.

Мы переодеваемся и снова в канцелярию. Журавлевич пристально разглядывает наш «внешний вида» (так говорит «замок»).

— Идите ищите себе увольнительную, принесете – я подпишу.

Где может солдат найти увольнительную, если их выдают только командирам рот? Тем более солдат первого периода службы! Но мир не без добрых людей. На сей раз нам — так и быть — дал увольнительную замполит соседней, второй роты Филоненко. Увидев наши физиономии снова в канцелярии, ротный встает и выходит, бросив нам: «Подождите минуту!». Ждем. Сидим в парадках, в шинелях, застегнутых на все пуговицы. Ротный возвращается минут через сорок и с притворным удивлением спрашивает:

— Вы еще здесь? А что, замполит вам не подписал увольнительную?

— И так каждый день! Детали менялись, но схема оставалась прежней.

***

— Взвода, роняйсь!… Отставить! Гордон, мы со службы пришли — где боевой листок? Кто за тебя это буду делат?

Гриша виновато поднимает бровки:

— Так, товарищ сержант…

Гардо-он! Ти меня сказал «товарищ сержант, время дай на боевова листка? Да? Нет? Сейчас первый взвода пойдет на вечернию прогулку — тебе время делат боевова листка! Вернувшись с вечерней прогулки, я заскочил в Ленинскую комнату. Там спал несчастный Гриша, навалившись на чистый лист бумаги.

***

Утро начинается с подъема. Если командир взвода не поднимает нас «в ружье» и не гонит на марш-бросок в близлежащий парк, то встаем вместе со всеми — в 6.00. После зарядки, заправки постелей и поспешного умывания рота строится на утренний осмотр, который производит сержантский состав. В программе, кроме проверки чистки блях и сапог, наличия иголок и ниток, свежих подворотничков, еще и унизительная процедура выворачивания карманов.

***

— Товарищ… Фарбштейн,… Зайдите-ка в канцелярию!

Журавлевич обошел письменный стол и присел. Я остановился в двух шагах. За окном, у него за спиной, была «гражданка», знакомая с детства улица Московская. Правее, за профилакторием находится парк Славы, а чуть ниже по Малышева — Центральный стадион. Первый раз я выступал на областных соревнованиях именно там. В 77-м году… Но из этого окна Московская выглядит довольно сумрачно: черная громада дома напротив, холодные трамвайные рельсы и вечный снег.

— Слушай, Фарбштейн, нужно сделать газету! Нарисуй такого дракона, много, много дыма, и шоб он прямо в клубах был. Шоб у двух голов сигареты в зубах, а третья уже окачурилась! Будем бороться с дурными привычками… А то раскурились — в туалет не войти.

Что верно, то верно — в туалете можно топор подвешивать. Особенно меня, в жизни ни единой затяжки не сделавшего, не считая колготок одной одноклассницы, это сильно гнетет.

— А вы разве не курите, товарищ капитан?

— Бросил … вчера. Еще вопросы есть?

Материал нужно: бумагу, карандаш, фломастеры.

— Ватман вон, на шкафу.

— Хорошо, а фломастеры?

Журавлевич искривил рот в ухмылке:

— Я думаю, Вы достанете где-нибудь… товарищ… рядовой.

— Вы намекаете на то, чтобы я их где-нибудь украл? — я выдержал его взгляд.

А вот он после этих слов «задергался». Глазки сузились и, сверкая сдерживаемым бешенством, зашныряли по мне.

— Ну зачем Вы так, товарищ… Фарбштейн. Ты же художник. Найди!

— У меня нет фломастеров, товарищ капитан.

Помню, как поливая грядки на даче, специально прижимал шланг, чтобы струя била дальше. Все, наверное, так делают. Журавлевич использует этот прием, чтобы усилить напор неприязни — зрачки его глаз сужаются до иголок. Открыв дверь канцелярии, он крикнул:

— Сержант Оноприйчук! Одолжи-ка свои фломастеры товарищу… художнику.

Журавлевич закурил через пару дней, но к моей радости и удивлению, мне даже не пришлось стирать на газете дым и подкрашивать драконьим головам здоровый румянец.

***

Прошел месяц. Единственное желание, укоренившееся за это время — упасть и уснуть, так как в учебную неделю поднимались ночью «в ружье» раза четыре. Теперь, при наличии пяти минут до построения, мы мгновенно плюхались на табуреты и засыпали, едва касались их.

***

Поначалу для молодых бойцов самой сложной службой оказывается суточный наряд. Стоя «на тумбочке» нужно не просто знать в лицо все прямое начальство от командира роты до Начальника внутренних войск по Уралу, но и ориентироваться, когда какую команду подать. А времени мало — зашел новый человек в роту — изволь прокукарекать! Да нет, не вошедший должен кукарекать, а ты, дятел, стоящий на «тумбочке».

Пример: заходит седовласый подполковник со множеством наградных планок на груди. Так и хочется молодому бойцу крикнуть: «Рота, смирно!» Ан-нет, брат! Кто он тебе такой? Командир? Заместитель? Нет! Это же начальник боевой службы полка — больше никто! Кричи: «Дежурный по роте на выход!».

А сейчас, дурак, ори «Смирно!». Ты что, не заметил этого незаметного майора? Это Грохотов, замполит батальона.

— Вольно, вольно.— сладко улыбнется Грохотов.

Но зайдя в канцелярию обязательно заметит:

— Что, Николай Николаевич, не научили бойцов команды подавать?

Значит жди неприятностей.

Майор Базарнов — начальник штаба первого батальона — добродушный мужчина лет тридцати пяти, всегда занятой, с папками, бумагами, графиками. В отличие от Грохотова, он не засиживается в канцелярии, ему просто есть что делать. По уровню главности его должность равноценна должности Грохотова и, если в роте нет более высокого начальства, ему надо кричать «Смирно!». Нет, не ему, а роте. Исключением являются моменты, когда в роте уже находится Грохотов. Майор Базарнов, правда, всегда отмахивается и говорит «не надо команды» лишь только ты откроешь рот. Он это не со зла — из скромности. Но ты ори! А то потом Журавлевич тебя сожрет вместе с потрохами и с тумбочкой в придачу.

В тот час службу нес рядовой Коваль — солдат первого периода службы, проще — ушан. Не смотря на отмахивание Базарнова, он прокартавил:

— Вота! Смивно!

— Вольно,— тихо ответил тот и шагнул за дверь канцелярии.

Следом вошел Грохотов и у канцелярии столкнулся с выходящими уже Базарновым и Журавлевичем. Базарнов исчез в коридоре, а ротный накинулся на дневального:

— Коваль! Вы почему команду не подали, когда вошел начальник штаба?

— Я подавал, товарищ капитан!

— Я не слышал! Команды должны подаваться громко, чтоб вся рота слышала! Сержант Назаралиев! Потренируйте своего… дневального… команды подавать!

И Журавлевич вместе с Грохотовым зашли в канцелярию.

— Команды подаются четко и громким голосом,— Февраль Назаралиев (его действительно так зовут) читал нотацию сдвинув брови и слегка покачивая широкими плечами.— Повтори!… Правильно! Теперь кричи «рота смирно!»

— Вота! Смивно!

— «Вольно» кричи.

— Вота! Вольно!

— Еще раз! Так, теперь «смирно» кричи! Громче! Еще громче!… слушай, ты что, орать не умеешь? Я сейчас научу, так заорешь, понял? Ори «смирно»!

На этот раз у Коваля получилось на славу: когда ротный вылетел из канцелярии, его левая рука нахлобучивала шапку, а правая уже, отдавая честь, застыла у виска. Но никакого, даже самого обшарпанного начальника, входящего в роту, не оказалось.

— Дежурный по роте! В чем дело?

— Командный голос отрабатываем,— лениво ответил Февраль.

1«   ‹5›   ‹6›   ‹7›   »16

Третья рота  › Мелочи жизни

На страницу автора

-----)***(-----

Авторы: А(A) Б(B) В(V) Г(G) Д(D) Е(E) Ж(J) З(Z) И, Й(I) К(K) Л(L) М(M) Н(N) О(O) П(P) Р(R) С(S) Т(T) У(Y) Ф(F) Х(X) Ц(C) Ч(H) Ш, Щ(W) Э(Q) Ю, Я(U)