|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
А вот главное для меня в повествовании Соловьева — фамилии. «В строю шагали мои товарищи: ротный писарь сержант Павлов, ротный старшина Новоселов (мы с ним немножко конфликтовали, так как у меня прихрамывала дисциплина), ефрейтор Горбанев, сержант Балашов (сейчас где-то прокурорничает), рядовые Шилов, Федорченко, Бычков, Васин (молодой парень, первый и единственный убитый в нашем батальоне в первом бою), старшина Амбиндер (уже воевал, прибыл к нам из госпиталя), киргиз Матназаров, узбек Мусаходжаев, еврей сержант Кац (выпускник Ленинградского художественного училища), грузин Караиндалашвили, молдаванин Зизак, бурят Цырендашев, казахи Жакупов и Ескеубаев (мой второй номер по пулемету, погиб в бою), татары Бахтияров, Сырдардынов, Латыпов (погиб на моих глазах, вероятно, числится пропавшим без вести)… Недостаток места мешает мне рассказать, кто и как проявил себя в ответственные решающие моменты. Скажу коротко — это были молодцы!..» И вот: «Парторгом батальона был мой товарищ по первому взводу Солдатов Виктор Иванович. Уже после того, как я выбыл, он был ранен в бою. Вновь я встретился с ним в госпитале…» Солдатов… Тот самый… Были в Теджене и шагали через калмыцкие степи, может быть, тысячи людей. Но то, что рядом с Солдатовым шагал мой отец, я знаю точно! Значит, 600 километров пешком через степи. Значит, ночевки в снегу. И мороз, и ветер, и лишь горящая линия фронта впереди, и бои, бои, и гибель в конце. «Ах, папка, папка, ты даже туристом-то под открытым небом, мне кажется, не ночевал ни разу». Какие там в его время туристы! Отец боялся грозы. Это было чем-то болезненным. Может быть, из деревенского детства пришло потрясение. Но было так: стыдясь и негодуя на себя, бледнел и нервничал в грозу. И вот какая гроза выпала на твою долю, отец! — Был я контужен,— рассказывает Соловьев,— 15 января. Ехали мы в разведку на телеге и подорвались на мине. Человек восемь нас было — двое в живых осталось. Один от взрыва свалился с брички, когда лошади понесли. А уж как я уцелел — и не ведаю. Рвануло, чувствую — лечу. Очнулся — голова гудит, лицо в крови, но руки-ноги вроде при мне. Вижу, на обочине сидит, наклонившись и зажав голову руками, лейтенант наш, Серик его фамилия, он возглавлял нашу группу. Я подковылял к нему: «Товарищ лейтенант, вы живы?» Тронул его за плечо — а он и повалился. Гляжу, а у него лица нет, взрывом, значит, переднюю часть, головы снесло… Я слушаю и прямо физически начинаю ощущать: мой отец не просто умер, он погиб на фронте, там, где умирают от взрывов, от пуль, от огня и железа. Это знание — оно у меня было давно. Но ощутил я это только сейчас. — А назвать хоть какой-нибудь населенный пункт в тех местах вы можете? — Вот с этим, дорогой, худо. Во-первых, там почти и не было никакого жилья. А что и было, то разрушено да оставлено жителями. Во-вторых, двигались мы все-таки стремительно, запоминать было некогда. Что-то мне припоминается какой-то совхоз «Буденновский» и колхоз — а может, и не колхоз — то ли «Красный Октябрь», то ли «Красный Партизан»… Где-то там вроде было селение Зимовники. А может, то уж в госпитале они мне в память запали?.. Шишенков… Будто знакомая фамилия, но точно сказать затрудняюсь… На следующий день, когда я пришел к Соловьеву вернуть его рукопись, он неожиданно сообщил мне: — А ты помог мне принять решение. Оно уж где-то подспудно давно жило в душе моей, но именно твое появление помогло ему созреть окончательно. Вот что: я отправляюсь в те места, где воевал в молодости. Хорошо бы пройти пешком там, где мы шли когда-то, и хорошо бы в декабре… Я непременно должен побывать там вновь! Решено, я там побываю! Ах, милый Николай Вячеславович! И я всю жизнь знал: когда-нибудь я буду в тех местах, где воевал отец. Вот знал — и все! Правда, для меня всегда «те места» — это была Элиста, Калмыкия. Раньше думалось, гляну на те степи — и довольно. Но что такое бескрайность степей, я знал; все ж я рос в Казахстане. Может, потому мое намерение до сих пор и не претворялось в жизнь. И вот теперь вместе с Николаем Вячеславовичем, может, я смогу превратить свое смутное желание в реальность? И кто знает, вдруг увижу больше, чем просто «те места»? Что он за человек, Николай Вячеславович Соловьев, серьезен ли?
Черная ночь, слепящие огни. С ревом ползают неповоротливые на земле летающие стрелы. Озаряемые красными всполохами сигнальной вспышки, вот-вот мы нырнем в черную бездну мирного неба. Оранжевое зарево заката, синие кулисы гор, южная ночная жара — Алма-Ата все дальше и дальше отступает от меня. Я улетаю в Москву. «Ил-62», флагман Аэрофлота, через пять часов принесет меня в столицу. Но в прежнее равновесное состояние меня уже вернет только та дорога, которой прошел отец. «…Как сказал поэт, «струн вещих пламенные звуки до слуха нашего дошли». Получил я твое письмо, за поздравления благодарен… Ты меня пойми правильно и заранее извини — мне ведь выбраться непросто. Пятеро детей — двое взрослых, самостоятельных, а трое на моей шее. Руки ни до чего не доходят, надо сделать то, надо сделать другое — одна стирка столько отнимает сил и нервов! А еще варить еду надо, да у меня же нет диплома повара, наварю, а они, черти, не едят, вот, ходят голодными, чаю пошвыркают, да и живут. Да одеть их надо не хуже других, да чтоб учились, и так далее и тому прочее. Ужас! Сто раз собирался я найти себе подругу жизни, перебрал, наверно, более десяти,— нет, как узнает, что у меня трое детей, у-у, машет рукой, что я, с ума сошла? Верно, конечно. И все же я с честью справился со своей отцовской задачей, чем и горжусь. Витька и Сережка уже получили среднее образование, сейчас оба служат в армии, в танковых частях. Два моих старших сына женаты, живут от меня отдельно. Главное — Ленка, девочка моя, 9 лет — вот моя заботушка! Но учится великолепно, круглая отличница, сплошные пятерки, если, не дай бог, затешется четверка — это у нас чрезвычайное происшествие… …Еще у меня к тебе просьба, Юрий Федорович,— у меня дома полная демократия, все друг с другом разговариваем на «ты». Мы с тобой связаны одной идеей, собираемся дружить всю жизнь — давай в обращении ко мне переходи на «ты». Честное слово, это будет лучше, чем официально натянутое «вы»…
«Ты говорил — Зимовники. Я написал в Зимовники. Оттуда ответили, что в их районе отца в списках захороненных нет. Написал я и в Элисту. И из Элисты пришел ответ, за всю Калмыкию — нет. Я не очень четко представляю, где мы теперь будем с тобой искать… Совхоз «Красный Партизан» или «Красный Октябрь» может быть в любом районе. А если это был колхоз, то может, и нет его давным-давно. И все же я знаю: могилу отца я искать должен. Для меня так же важно очень увидеть ту дорогу, которой вы шли. Хотя бы от Астрахани до Элисты. Это бы, конечно, лучше всего зимой. Но в поисках могилы в короткий срок надо объехать, видимо, несколько районов. Это возможно только летом…»
И вот я снова еду в родной город, в Алма-Ату. Почему я поехал на этот раз? Ну, во-первых, решил повидать Николая Вячеславовича Соловьева. С ним я уже связан. Жаль, если мне без него придется отправиться в Калмыкию. Соберется он все-таки или нет? Год прошел, а планы наши не стали конкретнее. Второе — не использован еще один шанс узнать что-то новое об отце — Криворотов. Он, правда, не ответил на мое письмо. Но мало ли какие могут быть тому причины. Хорошо бы встретиться с ним очно.
Тихая улочка-аллея, одноэтажные южные домики в глубине зеленых садиков — в годы моего детства Алма-Ата почти вся была такой. Теперь она в основном иная, многоэтажная. На участке Ивана Максимовича Криворотова асфальтированные дорожки с бордюром, строгая геометрия клумб и грядок. Два небольших домика свежестью своих красок напомнили мне юношу, посетившего баню. Аккуратность и добротность во всем ну, может быть, и характерная для Прибалтики, а во многих местах у нас пока перспективная. Нас встречает высоченный мужчина, чуть приседающий на ходу и изрядно ссутулившийся на подходе к семидесяти, но все равно, высоченный. — Здравствуй, Соловьев! — Криворотов сердечно обнимает Николая Вячеславовича. Оба были приметны в те давние дни, оттого и помнят друг друга. А не виделись с войны. Вот уж и от моих усилий несомненный результат — их встреча. — Ох, годы-годы, летят — не остановишь… Проходите, проходите… Так вас, детка, интересует ваш папа? Как, говорите, фамилия — Шишенков?.. Жаль, не помню. А в какой роте был? Точно не знаете? В маленькой аккуратной комнате мы втроем садимся для разговора. — Да… Теджен… Грошев… Помер Грошев-то Иван Пахомович полгода назад. Прибираются последние. Надо мной, бывало, в Теджене все смеялись: «Ну, первая мишень», а я жив по сю пору. Росту во мне, детка, метр девяносто два сантиметра. «Детка» немногим пониже хозяина, и «детке» тоже на пятый десяток, но все равно — детка. — Ездовым я был. Для нас, ездовых, правило такое было: за пулеметы не отвечаешь, отвечаешь за коня да за четыре колеса. Вячеславич, Иван Максимович и я сидим у небольшого холостяцкого стола. — Ну, я сбегаю,— говорит Вячеславич. Душа у него, чувствуется, горит. — Подожди,— говорит Криворотов.— Выпьем — бестолковый разговор пойдет. Успеем. Человека дело интересует, надо вспомнить побольше. Рассудительно говорит и живет собранно, добротно — умный мужик. — Вас не будет смущать, если я сразу записывать буду? — Ничего, ничего, записывай… — А вы рассказывайте, разговаривайте. Запишу, что успею. Если уж переспрошу — извините…
Часть первая. Был отец рядовым -----)***(----- Авторы: А(A) Б(B) В(V) Г(G) Д(D) Е(E) Ж(J) З(Z) И, Й(I) К(K) Л(L) М(M) Н(N) О(O) П(P) Р(R) С(S) Т(T) У(Y) Ф(F) Х(X) Ц(C) Ч(H) Ш, Щ(W) Э(Q) Ю, Я(U)
|
|
|
Поделиться в:
|
|
|
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
